Воспоминания Е.В. Гольдингер о Б.Л. Пастернаке

Я знаю Бориса с семилетнего возраста. Помню, как-то я приехала к его отцу, Леониду Осиповичу, и из передней мне была видна открытая дверь в детскую. У низенького маленького окна (они жили во флигеле Школы живописи и ваяния) стоял стол. На столе сидел на корточках Шура (младший брат), а рядом стоял Борис. Оба они разбирались в коробках конфет, и Шура удивлялся: почему в одной такие конфеты, а в другой другие. Борис был очень тихий, но увлекающийся. Его записки, которые он написал уже в более поздний период, когда он был знаком уже с литературными кругами, они очень искренни, очень просты. Он был очень по природе добрый человек. В его жизни было увлечение музыкой. Его мать была очень хорошей пианисткой, ученицей Решетицкого, и он с детства слушал концерты, которые устраивались в доме. Я помню, как мои родители и я бывали на этих концертах. В своей биографии Борис пишет, как иногда, просыпаясь ночью, он слышал чудные звуки, которые неслись из соседней комнаты. Естественно, что он, определяя своё будущее, решил стать музыкантом. Он случайно познакомился со Скрябиным, который жил на даче, рядом с ним, и страстно увлёкся его музыкой. Я помню, на одном из концертов, когда Скрябин играл свою «Поэму экстаза», Борис подошёл к нашей ложе и сказал: «Екатерина Васильевна, я в вакхическом восторге». Но вдруг, совершенно неожиданно для всех, он бросил музыку. Для всех это было непонятно, и я узнала разгадку только в его автобиографии. Он писал, что слишком поздно начал и не обладал достаточной техникой. Он решил, что композитор без техники совершенно не может существовать, и отказался от музыки. Потом он резко перешёл на литературу.

Потом, уже когда он сделался очень известным писателем, мы с ним почти не виделись, потому что жил он в Переделкине. Но эти редкие встречи были очень сердечны. Однажды я встретила Бориса Леонидовича в трамвае. Он рассказал, что собирается к своим родителям за границу, они жили тогда в Берлине. Я просила передать им сердечный привет, потому что очень любила и Леонида Осиповича, своего учителя, который мне много дал, и любила очень старшую сестру Бориса Жозефину. Просила передать им мой сердечный привет и то, что я помню её хорошо и все наши беседы. Он посмотрел на меня каким-то загадочным взглядом и сказал: «Да, я передам ей Вашу улыбку». На этом мы расстались. Позднее мы виделись ещё реже. Он был человеком широкой натуры. У него остались некоторые вещи Леонида Осиповича, которые он писал ещё когда жил здесь, и среди них портрет матери. Я была очень тронута, когда Борис прислал мне этот портрет и сказал: «Я, вероятно, его не сохраню, потому что я то в Москве, то в другом месте, а он, конечно, принадлежит Вам».

Много времени спустя я неожиданно получила от него небольшую пастель, которая изображала Сиенское пальо. Эти скачки в Сиене Леонида Осиповича часто служили предметом наших разговоров, пока он ещё был здесь. Меня очень тронуло, что Борис запомнил и мою любовь к Италии, и наши разговоры о Сиене и об искусстве. Когда я получила эту пастель, я сказала даже: «Ну вот, сегодня я чувствую себя лауреатом». А затем мы с ним виделись ещё меньше и ещё меньше. В последние дни ему было особенно тяжело, он был в заключении в своём Переделкине и оттуда не выезжал. Я посетить его не могла, была уже не в состоянии пройти от железной дороги до его дачи. А потом последовала его для меня неожиданная смерть.