Учёт памятников истории и культуры — необходимая основа их сохранения. Любые государственные мероприятия в этой сфере не будут продуктивными без полного представления о количестве, исторической ценности и состоянии объектов культурного наследия на территории страны. Проблема организации государственной охраны недвижимых памятников истории и культуры как важнейшей составной части российского культурного наследия возникла в 19 веке.
Решение этой задачи потребовало, прежде всего, организовать инвентаризацию памятников в каждой из губерний России. В любой стране с развитой культурой эта работа весьма непроста, а в России — с её колоссальными расстояниями и обширными территориями — особенно. Здесь трудность возрастает ещё по ряду причин: отсутствие нужного опыта (систематическое выявление памятников в России никогда прежде не проводилось), отсутствие кадров, способных выполнить эту задачу. Более того, само понятие «памятник» было весьма расплывчато и неопределённо.
Первый шаг в этом направлении сделало правительство Николая I. По повелению императора управляющий Министерством внутренних дел В. Ланской направил гражданским губернаторам циркуляр, от 31 декабря 1826 года [1]. Он требовал представить данные о том, «в каких городах есть остатки древних замков и крепостей или других зданий древности». Представляемые сведения должны были давать ответы на следующие вопросы: «а) когда и кем оные строены или перестроены; б) по какому случаю или для какого намерения; в) если они не полны, то сколько, когда и почему они разрушены; г) из каких материалов строены; д) какие в них достойные примечания или отличные от обыкновенных вещи или части оных находятся; е) в каком они теперь положении, в чьём ведении и для чего употребляются; и, наконец, можно ли их поддержать починкою, не переменяя их древних планов и фасадов». Примечательно, что здесь уже присутствует довольно полный набор первичных учётных данных о памятнике: датировка, автор или заказчик, материал, первоначальное назначение, уникальность, современное использование, владелец или пользователь, современное состояние и даже предложения по реставрации. Если учесть, что при этом настоятельно предлагалось представить, «буде есть возможность», планы и фасады зданий в их современном состоянии, «что <...> его величеству весьма желательно», то можно сказать, что в Министерстве внутренних дел России уже в 20-х гг. 19 в. была разработана фундаментальная программа учёта и документирования памятников.
Для исполнения высочайшего повеления губернаторам предлагалось «...приказать отыскать в архивах, от губернских присутственных мест зависящих, и в записках городских прежних времён, и потребовать от других начальств, какого бы звания не были, подробных сведений о всех вышеупомянутых зданиях». Весьма показательна фраза о привлечении частных владельцев памятников к этой работе: «Сведения таковые, вероятно, могут быть получены от частных лиц, а особенно владельцев тех мест, где древние здания или остатки находятся, почему весьма полезно было бы в таких случаях войти в сношение с сими лицами и приличным образом (! — К.Г.) просить их о содействии в сих полезных открытиях».
Эта акция Министерства внутренних дел оказалась единственной на протяжении 19 — начала 20 в. более или менее успешной попыткой провести инвентаризацию культурного наследия. Данные, поступившие в Министерство, позволили А.Г. Глаголеву [2] дать описание многих архитектурных памятников в публикациях Статистического отделения Совета Министров внутренних дел в 1839-41 г. [3] По-видимому, успех предприятия в значительной степени можно объяснить, прежде всего, уровнем постановки задачи («Государю императору угодно, дабы я, получая сии сведения, доносил о них его величеству по мере поступления их из каждой губернии»), а также её чёткостью, продуманностью вопросов и их соотнесением с реальными возможностями губерний.
Здесь представляется уместным высказать следующее соображение об учёте памятников вообще. Многие исследователи отмечали отсутствие у Николая I собственно научного интереса к памятникам древности [4]. Однако, не дело государства в лице первых лиц или государственных учреждений и их чиновников проявлять «научный интерес» к культурному наследию. Дело государства — обеспечить учёт и сохранность как можно более широкого круга памятников и тем самым создать возможность их научного освоения специалистами различных профилей, разнообразных научных интересов. Только такой подход позволяет обеспечить сохранение культурного наследия в его полном объёме. Циркуляр 1826 года как раз свободен от влияния чьих-либо пристрастий, узких научных интересов, конъюнктурных соображений. Правда, авторы этого документа, требуя сведения только о том, «в каких городах есть остатки древних замков и крепостей или других зданий древности», сузили по сегодняшним меркам круг возможных недвижимых объектов культурного наследия, но это надо отнести к общему уровню понятий того времени.
Вся последующая история выявления и учета памятников подтверждает губительность чьих-либо пристрастий — научных или политических. Это убедительно показала практика учёта памятников в советское время. Так, отношения к модернизму как к упадочному реакционному течению в буржуазной архитектуре оказалось достаточно, чтобы памятники архитектуры этого стиля долгое время почти полностью были исключены из числа охраняемых объектов культурного наследия. В этой связи можно вспомнить и судьбу памятника, отразившего одно из самых трагических событий отечественной истории, — дома Ипатьева в Екатеринбурге, который волевым решением был исключён из числа охраняемых объектов и снесён.
В 1859 году была создана Императорская Археологическая комиссия, ставшая отдельным учреждением в системе Министерства Императорского двора. Положение о Комиссии вменяло ей в обязанность, помимо прочего, «собрание сведений о находящихся в государстве как народных, так и других памятниках древности» [5]. Приоритетными для неё считались археологические проблемы [6]. Тем не менее, при отсутствии в стране других государственных научных учреждений, так или иначе связанных с изучением материальных памятников древности, а также специальных органов охраны памятников, в ведении Комиссии оказались также и вопросы учёта объектов культурного наследия в целом. Однако, «действия Комиссии объективно свидетельствовали о ещё не сложившемся у неё понимании безусловной необходимости сохранения памятников древнего зодчества. <...> Не проявляла интереса Археологическая комиссия и к памятникам российской истории» [7]. Всё это обусловило ограниченность её подхода к выявлению памятников.
В 1863 министерство внутренних дел в циркулярном письме от 27 апреля [8] констатировало: «При незначительном составе Археологической комиссии, члены которой главнейшим образом заняты производством археологических раскопок и описанием открываемых вещей, и при равнодушии общества к археологическим исследованиям и памятникам нашей древности, собирание обстоятельных и правильных сведений о них становится чрезвычайно затруднительным и почти невозможным без содействия других правительственных учреждений». Министерство согласилось с мнением графа Строганова, председателя Императорской Археологической комиссии, о целесообразности привлечения к выявлению и сбору сведений о памятниках губернских и областных статистических комитетов, правда «...в той мере, чтобы труды эти не отвлекали Комитетов от главных служебных занятий». Министерство внутренних дел полагало, что «Деятельное приведение в известность отечественных древностей, привлечение к участию в таких изысканиях лиц, знакомых с местными древностями, внимательное наблюдение за сбережением археологических находок и поощрительные меры мало-помалу, можно надеяться, обратили бы внимание общества на памятники нашей старины, возбудили бы в нём большее сочувствие к исследованию и сохранению их и со временем могли бы содействовать, как в других государствах, образованию местных археологических комиссий». К циркуляру прилагались Программа археологических исследований, составленная Императорской Археологической комиссией, и несколько экземпляров «Записки для обозрения русских древностей» [9], впервые опубликованной ещё в 1851 г. Императорским Археологическим обществом.
Следует сразу оговориться — попытка Археологической комиссии привлечь с помощью Министерства внутренних дел губернские и областные статистические комитеты к выявлению и описанию памятников окончилась практически ничем. Через 35 лет после выхода циркуляра председатель Комиссии А.А. Бобринский докладывал товарищу министра внутренних дел: «... хотя комитеты и перепечатали в местных ведомостях программу и записку, но живое участие в деле приняли, да и то лишь в течение года, 3 или 4 комитета, остальные отнеслись к нему совершенно равнодушно» [10]. Фактически единственным источником сведений о российских памятниках и к этому времени оставались материалы, полученные после циркуляра МВД 1826 года, и основанное на них «Краткое обозрение древних русских зданий и других отечественных памятников» А.Г. Глаголева. Не случайно поэтому обращение в 1898 г. графа А.А. Бобринского в МВД с просьбой предоставить в распоряжение комиссии материалы, собранные по высочайшему повелению и не использованные А.Г. Глаголевым [11].
Думается, что это предприятие Императорской Археологической комиссии изначально было обречено на неудачу, как и любая другая попытка осуществить большую и трудоёмкую работу не отвлекая исполнителей от главных служебных занятий», т. е. не затратив при этом ни копейки — на общественных началах, как назвали бы это сегодня. Комиссия только через 35 лет, осознав невозможность решить поставленную перед ней задачу, подняла вопрос о создании при губернских статистических комитетах отделений по составлению Свода памятников старины и их охране [12].
Тем не менее, одно из приложений к циркуляру МВД — «Записка для обозрения русских древностей», составленная И.П. Сахаровым, заслуживает особого рассмотрения, поскольку именно она явилась первой в России методической разработкой по натурному обследованию памятников для тех, кто пожелал бы «описывать русские памятники».
«Записка...» была построена в виде вопросника и долгое время оставалась единственным методическим пособием такого рода. На её основе несколько позже была создана анкета для обследователей — «Метрика для получения верных сведений о древне-православных храмах Божиих, зданиях и художественных предметах», распространявшаяся Археологической комиссией, а также Императорской Академией художеств и использовавшаяся даже в первом десятилетии 20 в.
Собственно «Записка...» предварялась обращением Императорского Археологического общества «к просвещённым соотечественникам» с просьбой «о сообщении археологических известий» [13].
Круг памятников, подлежащих выявлению и описанию, весьма жёстко ограничивался временными рамками: с «одиннадцатого столетия до 1700 года» [14]. Объясняется это, по-видимому, не столько сложившимся к этому времени понятием «памятник», сколько кругом научных интересов Археологического общества, а также и политической ориентацией составителя «Записки...». И.П. Сахаров был поборником официальной народности, что во многом сказалось на направленности «Записки...». Фактически в ней из круга объектов, подлежащих выявлению и изучению, исключены все археологические объекты дославянского периода с одной стороны, и значительная часть петровской архитектуры и вся послепетровская — с другой, не говоря уже о памятниках нерусских народов Империи и инославных религий. Любопытно в этой связи требование «...называть наши древности теми же словами, какие были известны нашим отцам», поскольку «...для русской археологии необходимы описания родных древностей без чужеземных слов» [15]. Нельзя не отметить, что круг подлежащих выявлению памятников при обследовании 1826 г. был, видимо, гораздо шире, поскольку, как следует из письма, направленного в 1898 г. председателем Археологической комиссии А.А. Бобринским товарищу министра внутренних дел А.Д. Оболенскому, в архиве МВД находилось «значительное количество собранных по высочайшему повелению материалов о памятниках народов иноплеменных, обитающих, или некогда обитавших в нынешних пределах России» [16].
Временной принцип при определении круга памятников, подлежащих сохранению, довольно долго соблюдался и в последующие годы. Московское археологическое общество расширило хронологические рамки наследия, предложив в 1911 году свой проект Закона «Об охранении памятников старины в России» со следующей формулировкой: «Подлежат сохранению и охране памятники старины с доисторических времен до половины XIX в.». Расширялся в этом проекте не только временной интервал, но и состав памятников по их национальной принадлежности. Так, охране подлежали памятники «... русского народа и народов как обитавших на русской земле, так и входящих ныне в состав Российской Империи, и предметы старины иностранного происхождения» [17].
В этот период среди научной и художественной общественности существовали и другие подходы к определению понятия «памятник». Ещё в 1839 году составители программы «Материалов для статистики Российской империи» намеревались опубликовать в них «здания, замечательные по древности, красоте или пользе» [18], полностью отказавшись от временного принципа отбора архитектурных сооружений. Достаточно широкий взгляд по данной проблеме обнаружил Всероссийский съезд художников в 1911 году. При обсуждении проекта Положения об охране древностей Съезд критиковал предложенную в проекте формулировку как слишком узкую и дающую возможность «...к самому ограничительному истолкованию границ будущего закона, несомненно, призванного к охране всякого вообще памятника или произведения искусства, к какой бы эпохе они не относились» [19].
Чтобы яснее представить состояние рассматриваемого вопроса и эволюцию самого понятия «памятник» во 2-й половине 19 в., небесполезно, переходя к содержанию собственно «Записки...», вспомнить, что по теперешней классификации недвижимых памятников истории и культуры они делятся на памятники археологии, истории, архитектуры, монументального искусства.
«Записка...» содержит двенадцать глав, первая из которых — «Топография сёл, монастырей и деревень» — включает понятия самого различного свойства. Сюда вошли такие разделы: «Местоположение села, монастыря, деревни»; «Воспоминания о бывших городах, посадах и монастырях» (исторические сведения — по нынешней терминологии), «Урочища», «Городища», «Курганы», «Пожарища», «Кладбища», «Побоища», «Земляные валы», «Развалины», «Реки, озёра и кладези», «Камни», «Клады», «Пещеры и тайники». Вопрос раздела «Урочища» был сформулирован следующим образом: «Нет ли в селе, или в деревнях, принадлежащих к нему по приходу, или в полях и лесах особенных урочищ: старых городищ, курганов, пожарищ, побоищ, где были в старину битвы с татарами, Половцами, Литовцами, Турками и Запорожскими казаками, крепостных земляных валов, развалин от бывших церквей, палат и теремов княжеских, царских и боярских, кладбищ старых и оставленных, рек, озёр, колодезей и родников, замечательных по находкам древностей, заповеданных лесов, пустошей, прежде населённых, а ныне находящихся в запустении, известных под названием: займищ, кулиг, зажильев, ржавцов, одних с признаками бывшего жилья, других, памятных по одному народному преданию?» [20]. В таком наборе разнородных понятий довольно сложно отделить предметы краеведения и археологии.
Разделы 4-11 детализируют вопросы по названным в разделе 3 объектам. Остальные разделы добавляют к перечисленному камни (имелись в виду каменные бабы, кресты, большие камни, «имеющие у поселян свои особенные названия), клады, пещеры и тайники («...нет ли в них следов бывших церквей, келий и видимых знаков погребения людей? Нет ли на стенах надписей, или каких либо камней на полу с надписями?»).
Строго говоря, к памятникам археологии в нашем понимании здесь можно отнести лишь городища, курганы, каменные бабы, отчасти те объекты, которые могли относиться (а могли и не относиться) к числу памятников археологии — земляные валы, кладбища, пещеры и т. д. Это, впрочем, и не удивительно, если учесть, что в этот период могли иметь хождение, например, такие определения археологических памятников: «Городище есть коническая земная насыпь или обделанный конусообразно природный холм» [21].
Вообще, недвижимые археологические объекты очень долго не выделялись в отдельную типологическую группу. Даже в 1911 г. в проекте «Закона об охранении памятников старины в России», изданном Московским археологическим обществом, такие типично археологические объекты, как «искусственные насыпи, валы, городища, курганы и т. п.» отнесены к памятникам зодчества [22]. Как особая самостоятельная типологическая группа в ряду объектов культурного наследия памятники археологии были выделены только в 1924 году, когда сам термин «археологический памятник» появился в Декрете ВЦИК и СНК «Об учёте и охране памятников искусства, старины и природы».
В «Инструкции об учёте и охране памятников искусства, старины, быта и природы» [23], изданной в соответствии с этим Декретом, вопросы учёта и охраны памятников археологии давались отдельным разделом и отражали специфику охраны таких памятников — в частности, запрет на производство их раскопок без специального разрешения — открытого листа. Попытки запретить самовольные археологические раскопки предпринимались и прежде. Так, по инициативе Археологической комиссии Министерство внутренних дел направило губернаторам циркулярное письмо от 27 ноября 1886 г. [24], в котором обратилось к губернаторам с настоятельной просьбой о «... воспрещении кому бы то ни было предпринимать какие-либо археологические раскопки на казённых, церковных или общественных землях без специального разрешения на то императорской Археологической комиссии...» При этом Комиссия не имела в виду «совершенно запретить лицам, желающим заняться археологическими исследованиями, производить раскопки в избранных ими местах», а желала лишь, чтобы такие работы не производились без её ведома и разрешения, и, главное, чтобы «все найденные при раскопках предметы доставляемы были в Комиссию для представления оных на высочайшее государя императора усмотрение, согласно указанию закона».
Какие-либо ограничения в проведении раскопок вообще «Записка...» не предусматривала. Напротив, к их производству приглашались все желающие. В качестве руководства рекомендовался ряд изданий по раскопкам, проведённым к этому времени. Автор советовал: «При разрытии больших земляных курганов лучше прорезать их насквозь канавою, в три или четыре аршина шириною, крест на крест». Кроме того, рекомендовалось просеивать вынутую землю, обращать внимание на слои насыпи, записывать на какой глубине встречаются находки и т. д.
Предлагавшаяся методика раскопок была для своего времени передовой. Даже в конце 19 — начале 20 в. крупнейший русский археолог, автор руководств для полевых археологических исследований А.А. Спицын считал лучшим приёмом исследования курганов раскопки крест-накрест двумя траншеями [25]. Тем не менее, фактически «приведение в известность» курганов, осуществляемое по методике Сахарова, должно было неминуемо приводить к полному их уничтожению. «Записка...» требовала обращать внимание «на наружное и внутреннее их устройство», и для получения ответов на вопросы, поставленные «Запиской...», была необходима раскопка курганов на снос. Конечно, все эти действия никак не соответствовали понятию «учёт памятников» в нашем понимании.
В значительно большей степени приближаются к сегодняшним требованиям учёта памятников рекомендации «Записки...» в отношении городищ. Здесь от исполнителей требовались сведения о планировочной структуре памятников, их расположении, размерах валов и рвов, об их сохранности. Обследователь должен был также сделать план городища. Раскопки этих объектов не предусматривались (может быть потому, что находки вещей, представлявших ценность по тем временам, на городищах были маловероятны).
В целом же рекомендации «Записки...» относительно выявления и изучения археологических объектов подтверждают оценку общего состояния археологии на то время, которую спустя столетие дал доктор исторических наук Д.А. Авдусин: «Археология ещё не стала исторической наукой <...>. Этот период длился в течение всего дореволюционного развития русской археологии, когда археологи <...> главное внимание сосредоточивали на предварительной части археологического исследования — на изучении вещей. Вещеведение <...> прямым следствием имело поиски редких, преимущественно красивых, драгоценных вещей. Археология развивалась как произвольное добавление к истории искусств» [26].
К тому, что мы сегодня имеем в виду под памятниками истории, из перечисленных в «Записке...» объектов можно отнести, строго говоря, только «побоища» или, выражаясь современным языком, места сражений. Весьма любопытна позиция Императорской Археологической комиссии по вопросу охраны мемориальных памятников. Этот вид наследия, связанный с жизнью и деятельностью значительных исторических лиц, в настоящее время занимает одно из главных мест в списках памятников истории. В связи с вопросом о сохранении дома Петра I в г. Валуйки Воронежской губернии Археологическая комиссия не нашла «препятствий к срытию его», обосновав своё мнение следующим (не лишённым, впрочем, логики) образом: «Дом этот известен только по воспоминаниям о кратковременном пребывании Петра I, но за тем не представляет никаких данных для характеристики ни обиходной жизни государя, ни домашнего быта того времени, да притом уже подвергался разным переделкам» [27].
В данном случае Комиссия подошла к этому дому как к историческому источнику, учитывая исключительно степень его информативности, совершенно упуская из виду роль памятников истории и культуры как средства патриотического воспитания и консолидации общества. Чисто идеологическую ценность памятника понял, кажется, Александр II, который вопреки выводам Комиссии и мнению Воронежского губернатора распорядился сохранить дом Петра I.
Невольно возникает параллель с совсем недавним прошлым. К 100-летию В.И. Ленина были подготовлены обширные списки памятников, связанных с его жизнью и деятельностью. Все они постановлением Совета Министров РСФСР в 1974 г. были включены в списки охраняемых памятников истории и культуры, невзирая на степень подлинности, сроки и поводы пребывания в них В.И. Ленина. Правда, в то время не нашлось ни одного специалиста, который выразил бы сомнение в целесообразности подобных действий, девальвировавших в конечном итоге память об исторической личности.
Единственным критерием отбора памятников зодчества долгое время была их эстетическая ценность. Такой подход к архитектурным сооружениям существовал весьма длительное время и заметен даже в Положении об охране памятников культуры, утверждённом Советом Министров СССР от 14 октября 1948 г. № 3898 и четверть века служившим основным документом, регулировавшим вопросы охраны памятников в СССР. В этом документе к памятникам архитектуры отнесены «гражданские и культовые здания, кремли, крепости, дворцы, усадьбы, парки, руины и остатки древних архитектурных сооружений, триумфальные арки, мосты, надгробные памятники, мавзолеи и пр., а также связанные с ними произведения монументальной живописи, скульптуры, прикладного и садово-паркового искусства» [28].
Конечно, и сейчас этот фактор как критерий отбора памятников архитектуры в большинстве случаев является решающим, однако далеко не единственным. Во второй половине 19 в. складывается представление о недвижимых памятниках истории и культуры как о своеобразных исторических источниках, дающих наглядное представление не только об эстетических воззрениях и достижениях прошлых времён в архитектуре, но и о методах строительства, передовых для своего времени инженерных решениях, достижениях науки и техники, утилитарной целесообразности (вспомним формулировку составителей программы «Материалов для статистики Российской империи», которые в 1839 г. собирались публиковать «здания, замечательные по... пользе»).
Особенно активно подобный подход к понятию «памятник» разрабатывался в период подготовки методических основ Свода памятников истории и культуры в 60-х — 80-х гг. 20 в. усилиями различных научных учреждений — Института истории СССР, Института археологии, ВНИИ искусствознания, а также Министерства культуры РСФСР. В это время был выпущен ряд методических разработок по данному вопросу, значительно расширивших круг объектов, которые должны были быть отнесены к числу памятников истории и культуры и подлежали публикации в Своде. Памятники архитектуры при этом определялись как «... произведения строительного искусства <...>, созданные в различные исторические периоды и отразившие в своём художественном образе, структуре, планировке, конструкциях, композиционном строе и декоративном убранстве, характер жизни, общественных, бытовых и трудовых процессов, а также эстетические взгляды той эпохи, к которой они принадлежат» [29].
В «Записке для обозрения русских древностей» основное внимание уделялось памятникам зодчества, что отразилось в её втором разделе — «Архитектура церковных и монастырских зданий». Здесь предлагались следующие вопросы:
«История церквей, монастырей и их местоположения» — время постройки (с обоснованием датировок по храмозданным грамотам, датирующим надписям, писцовым и межевым книгам, народным преданиям, архивным документам и т. п.), автор («храмоздатель или главный мастер), расположение памятника на месте с указанием примыкающих окрестностей и их названий.
«Вид или оклад церкви» — планировочная и объёмная структура церкви («церковь построена: равносторонним ли (Греческим) крестом, или квадратная, или круглая, или столпообразная, как башня в 6 или в 8 гранных сторон?»), количество этажей и их использование («Оба этажа заняты церквами, или нижний заключает в себе погреба, выходы, усыпальницы с склепами?»), количество апсид, высота, длина и ширина памятника.
«Кладка стен» — материал, характер кладки, тип кирпича («кирпич тонкой, широкой, квадратной, продолговатой или толстой, тяжеловесной, более 18 фунтов, сырой или обожженной?»), материал связей.
«Наружные украшения стен» — («наружные стены гладкие или испещрены украшениями в виде шахматов из кирпича или белого камня»).
Столь же скрупулёзно перечисляются и другие элементы наружного декора, характерного для древнерусского церковного зодчества — пояса, лопатки, полуколонки, аркатуры, пилястры («балясы»). Особое внимание обращается на резной камень и «кафельные (изразцовые) муравленые плиты». При этом нужно было указать: «кафли (кахели) одноцветные (белые, синие) или разноцветные? С изображением людей, птиц (двуглавого орла) или зверей? Изображения наведены красками или выделаны обронно (рельефом)?». Требовалось подробное описание и других элементов конструкции церковных зданий: карнизов («прилепы»), закомар («Над карнизом есть ли теремки (бочки, подкаморы), мысообразные, полукруглые, раздвоенные, остроугольные, зубчатые? В один ряд устроены или в два, или в три? С украшениями в середине цветка, личины или с одними валиками?»); кровли («дуговая или шатровая (епанчею), на все скаты, или на два, или на четыре ската? Деревянная — из гонта, тёса, драни, или железная, или медная, или черепичная? Выкрашена краской или вызолочена чрез огонь или на мардане?») Также подробно должны были быть описаны фонари, барабаны, главы, кресты, окна, двери, паперти.
В разделе «Внутренние части церкви» столь же подробно рассматриваются интерьеры. В рубрике «Расположение церкви» ставятся вопросы о внутренней планировочной структуре памятников («Церковь внутри устроена крестообразно или в виде квадратной палаты? Алтарь от храма отделяется ли каменною стеною (средостением) с тремя пролётами <...>, или один иконостас отделяет алтарь от храма? С одним приделом, или с двумя и более?»). Другие рубрики этого раздела требуют ответов по конструкции и устройству всех возможных элементов интерьера: сводов («Как устроены своды: крестовые (наподобие креста), опирающиеся на столбах, или стрельчатые <...>, или в виде круговой дуги, или без опоры на столбах? Или коробовые <...>? Или с двумя длинными пазухами <...>? Или котловые для сквозного фонаря?»); столбов («сколько среди церкви поставлено столбов: один, два, три, четыре? Круглые они или четверогранные?»); стен, полов («мраморной (одноцветной или наборной), плитяной <...>? или красного шифера, кирпичной, лещадной с цветной поливой (как кафли печные), чугунной <...> или деревянной», алтаря, престола, сени, горнего места, лавок, жертвенника, иконостаса («Иконостас старого устройства прямой, с тяблами, или нового с колоннами»), солеи, клиросов, царского места и т. д. — всего по 26 элементам. Не совсем логично в этом же разделе далее следуют звонницы, колокольни, колокола, часы, ограды: деревянные церкви, часовни, кладбища, надворные здания.
В третьем разделе — «Иконописание» в рубриках «Стенное письмо» и «Иконное письмо» ставятся вопросы о технике исполнения («Стены церковные расписаны иконописным письмом, или живописным? Письмо на стенах писано по сырому грунту (альфреско) или на масле?»), сохранности и наличия поновлений («не было ли когда возобновлено старое стенное письмо? Возобновляли фрески по старому письму, или их, по незнанию, закрасили масляными красками?»). По архивным материалам или стенным надписям надлежало датировать фрески и, по возможности, установить авторов, определить происхождение икон («Нет ли икон, жалованных от Великих Князей и Княгинь, Царей, Цариц и Царевен? Есть ли иконы, внесённые святителями, боярами и другими частными лицами?»). Во всех случаях предлагалось представить копии всех соответствующих записей в старых церковных и монастырских описных книгах, а имеющиеся на иконах или стенах надписи «скопировать буква в букву со всеми титлами и сокращениями». В других рубриках третьего раздела содержались вопросы по чудотворным и явленным иконам, иконам в иконостасе, ветхим иконам («При перестройке церквей не были ли переданы древние иконы в другие приходские церкви, или за ветхостью поставлены в кладовые?»). Особо нужно было отметить «нет ли на древних иконах внизу: видов городов, монастырей, церквей, сражений? Нет ли в сельских и монастырских церквах собраний древних рисунков с изображениями святых, так называемых лицевых подлинников, служивших образцами для иконописцев?». Рубрика «Наблюдения при описании икон» содержала ряд общих вопросов, на которые обследователи должны были обратить особое внимание — размеры икон, наличие ковчежцев, материал досок, степень сохранности и т. д. Требовалось также выяснить, «Не было ли прежде при соборных церквах и монастырях своих иконописцев, и если были, то какого сословия, как назывались монастырскими или архиерейскими?».
Гораздо более скромное место занимают в «Записке...» памятники некультовой архитектуры, которым посвящен восьмой раздел — «Зодчество городское». В этот раздел входят два вида памятников: военно-оборонительные сооружения и жилые постройки. К числу первых относятся крепости, деревянные остроги и (в соответствии с классификацией того времени) земляные валы и рвы; ко вторым — жилые постройки: дворцы, терема, палаты и деревянные дома. Набор вопросов по каждому из таких памятников должен был дать описание объекта, включая материал, конструктивные особенности, планировочную и объёмно-пространственную композицию, строителей, историю памятника, прежних владельцев.
В заключение обзора «Записки для обозрения русских древностей» необходимо отметить, что круг вопросов, интересовавших её составителей, не ограничивался недвижимыми памятниками. Для полного представления о её составе достаточно просто привести названия остальных разделов. Разделы «Металлические изделия, находящиеся в церквах» и «Шитая церковная утварь» включают наименования (и, соответственно, вопросы по каждому из них) тридцати шести видов церковной утвари — оклады, служебные сосуды, кресты, брачные венцы, панагии, различную посуду, облачения, «воздуха, вышитые образа, убрусы (судари), пелены, хоругви, надгробные покровы» и т. д. Кроме того, описанию подлежали нецерковные «металлические произведения» — военные доспехи, оружие и пр.; частные собрания русских древностей; русские народные одежды; «музыкальные орудия» и даже «единицы веса, мер и величин» («При описании старых Русских единиц веса, мер и величин, общество желает знать, какие из них по сёлам и деревням сохранились в наше время и какие вышли из употребления».
При рассмотрении «Записки для обозрения русских древностей» бросается в глаза явное несоответствие между её требованиями по описанию памятников и тем контингентом лиц, которые по замыслу Императорской Археологической комиссии должны были реализовать эти требования.
Какими же силами рассчитывало Общество «привести в известность Русские древние памятники»? В отношении тех, которые находились в сельской местности, Общество надеялось, что «сельские священники, настоятели монастырей и помещики, как более знакомые с местными древностями, примут участие в общем деле и удостоят своим вниманием отвечать на приглашение». Относительно памятников, расположенных в городах, «Общество имело в виду преподавателей семинарий, гимназий и уездных училищ», надеясь «...от просвещённого их соревнования получить обстоятельные известия о древних памятниках нашего отечества». Таким образом очевидно, что Общество рассчитывало на лиц, не имевших никакой специальной подготовки. Однако информация, которую надеялась получить Археологическая комиссия, требовала не только тщательного натурного обследования, но и кропотливых архивных изысканий. Чтобы грамотно и содержательно ответить на все вопросы, поставленные в «Записке...», была необходима определённая теоретическая и практическая подготовка. Вряд ли могли спасти положение и содержащиеся в ней советы по снятию надписей с различных предметов, уже упоминавшиеся рекомендации по разрытию курганов, данные об особенностях византийской архитектуры и т. д. Можно ли было ожидать, что сельские священники, помещики, учителя сообщат достоверные научные сведения о недвижимых памятниках, да ещё и в таком объёме? Практика показывает, что даже в наше время, когда выявление, обследование и паспортизация памятников проводится, как правило, дипломированными архитекторами, эта работа слишком часто не удовлетворяет требованиям квалифицированных искусствоведов и историков архитектуры.
Любопытно, что в 1970-е годы была вновь предпринята попытка создания пособия, аналогичного уже упоминавшимся «покрышкинским метрикам», с целью предотвратить упущения при обследовании памятников и обратить внимание обследователей на детали, особо интересующие специалистов. Такой вопросник, но уже на новом, современном уровне, был подготовлен сотрудником ВНИИ искусствознания Л.В. Тыдманом и иллюстрирован архитектором-реставратором В.И. Якубени, однако широкого распространения, насколько известно, не получил.
«Записка для обозрения русских древностей» практически не содержала вопросов, связанных с государственным учётом памятников и являлась скорее пособием по обследованию и научному изучению памятников истории и культуры. Она не могла послужить основой для государственной программы сохранения культурного наследия, которую намеревалось разработать Министерство внутренних дел. Министерство «<...> выразило желание получить от Археологической комиссии указания, какие древние здания подлежат сохранению от разрушения путём лишь наблюдения со стороны местных властей, какие требуют исправления и починок, в чём должны заключаться необходимые исправления и в какой постепенности следовало бы производить работы по исправлению всех находящихся в государстве памятников древности» [30]. Ссылаясь на невыполнение упоминавшегося выше циркуляра Министерства от 27 апреля 1863 г., Комиссия сообщила, что не в состоянии дать «категорический ответ на эти вопросы» [31]. Но, в «Записке...» полностью отсутствовали вопросы современного состояния и использования памятников, их имущественной принадлежности, технического состояния и финансирования работ по ним. Даже если бы Археологической комиссии удалось получить с мест материалы в ожидаемом объёме, она всё равно не смогла бы выполнить поставленную перед ней задачу — предоставить материалы, на основе которых можно было бы выстроить государственную программу охраны и реставрации культурного наследия.
Подобные данные в более или менее полном объёме удалось получить лишь в начале 20 в. В 1901 г. циркуляром за подписью Министра внутренних дел Д. Сипягина губернаторам, градоначальникам и полицмейстерам было предписано представить в девятимесячный срок точный список имеющихся в губерниях древних зданий и памятников старины «с приложением подробных их описаний и указаний о том, когда и кем памятники сооружены, на чей счёт, в чьём ведении находятся, на какие средства поддерживаются и в каком размере, находятся ли они в надлежащем виде и, если нет, то приблизительно какая сумма требуется на их исправление, и с приложением, по мере возможности, рисунков, планов или фотографических снимков сих памятников». Отличием данного циркуляра явилось включение в число объектов, подлежащих учёту, памятников «...новейшего времени, воздвигнутых или воздвигаемых в честь высочайших и других особ или в память разных событий...» [32]. Здесь уже довольно чётко просматриваются начала чисто государственного подхода к охране памятников истории и культуры, а не просто «приведение в известность». В результате этой акции Министерства к 1902 г. были получены сведения по 51-й губернии. Правда, требуемые МВД сведения полностью были получены только к 1905 г. Всего было выявлено и зарегистрировано 4108 памятников [33]. Однако, весь этот обширный материал так и не был сведён воедино и использован в дальнейшей работе по учёту и охране памятников истории и культуры.
Отнюдь не умаляя значения предпринимавшихся в России на протяжении 19 века акций по учёту недвижимых памятников истории и культуры и значения полученных материалов, следует, тем не менее, признать, что конечная цель этих мероприятий так и не была достигнута. Создать единый список подлежащих государственной охране памятников истории и культуры, т. е. базу для создания системы государственной охраны культурного наследия, не удалось, несмотря на несомненное внимание к данному вопросу со стороны российских императоров и высших правительственных учреждений. Одна из важнейших причин этого состоит в том, что ни одна правительственная инициатива не нашла финансового и кадрового обеспечения. Все мероприятия по выявлению и обследованию памятников должны были осуществляться силами существовавших государственных органов, «не отвлекая исполнителей от главных служебных занятий». Любопытно, что первая попытка создания сети государственных органов охраны памятников — Императорской Комиссии о сохранении исторических памятников и археологических округов, — предпринятая Министерством просвещения в 1877 г., натолкнулась на противодействие министра финансов М.Х. Рейтнера, сообщившего в отношении на имя министра просвещения Д.А. Толстого: «...при настоящих обстоятельствах я не могу изъявить согласие на производство из сумм Государственного казначейства означенного расхода (36,9 тыс.руб. в год — К.Г.) и потому полагал бы учреждение названной Комиссии отложить до более благоприятного времени» [34]. Очень типичная и характерная позиция! Не счесть, сколько бесценных памятников погибло в ожидании «благоприятного времени» — и в 19 и в 20 веках.
Естественно, что задачи по выявлению памятников, ставившиеся Министерством внутренних дел, в большей степени касались вопросов, непосредственно связанных с их охраной и в значительно меньшей — вопросов историко-архитектурного плана. Именно поэтому акции МВД по выявлению памятников в 1826 и 1901 гг. дали ощутимые результаты.
Совершенно иной характер носила попытка проведения инвентаризации в 1863 г. по методике, предложенной Императорским Археологическим обществом и изложенной в «Записке для обозрения русских древностей». В данном случае основное внимание было сосредоточено на получении научных данных, а вопросы государственной охраны культурного наследия полностью игнорировались. Как уже было показано, отсутствие соответствующих кадров и «всеядность» Археологического общества, попытавшегося одним махом получить всеобъемлющий материал по всем видам культурного наследия России, обрекли эту попытку на неудачу.
Одной из важных причин, по которой не удалось создать единого списка памятников, подлежащих охране, явилось отсутствие критериев оценки памятников. Государственный совет после анализа статей об охране памятников, содержащихся в Строительном уставе, весьма справедливо отметил, что «...приведённыя постановления не различают памятников и зданий древности по их значению — местному или общегосударственному. Между тем, необходимо установить порядок отнесения памятников старины к той или другой из указанных категорий, так как, в зависимости от их значения, они могут вызывать различныя мероприятия...» [35] Вполне очевидно, что оценка исторической и историко-архитектурной значимости отдельного памятника может быть сделана исключительно на основании научных данных, полученных в ходе его натурного обследования, архивных изысканий и пр. Отсюда ясно, какое значение имеет при организации работы по инвентаризации культурного наследия сочетание как научных, так и учётных данных. Задача привлечения научных учреждений к выявлению и изучению памятников оставалась актуальной и в середине 20 в. Так, ученый секретарь Научно-методического совета по охране памятников культуры Министерства культуры СССР С.П. Григоров в краткой памятной записке «Об основном направлении работы Научно-методического совета» отметил, что «совместная работа (НМС как органа охраны памятников. — К.Г.) с институтами < ... > со смертью первого организатора и первого председателя Совета академика И.Э. Грабаря совсем свелась к нулю», и «одной из первых задач Совета по охране памятников культуры на сегодняшний день является обеспечение тесной связи его деятельности с научной деятельностью институтов Академии Наук СССР» [36].
В целом, проблемы, возникавшие при организации работы по инвентаризации недвижимых памятников истории и культуры в 19 в., типичны и для последующего времени — это вопросы финансирования, наличие достаточно квалифицированных кадров, внимание руководящих органов, как центральных, так и региональных. Такой вывод подтверждается практикой выявления, обследования и паспортизации памятников истории и культуры во второй половине 20 в., в ходе подготовки исходных материалов для Свода памятников истории и культуры народов РСФСР.