Бурятский буддизм — ветвь тибетского ламаизма — создал яркое культовое зодчество, мало похожее на европейскую архитектуру. И всё же на него повлияли объёмные композиции русских православных храмов.
В культовой архитектуре бурят отразились взаимовлияния различных культур. Своеобразие художественно-эстетических взглядов определялось здесь особенностями жизни в конкретных природно-климатических условиях, а также тесными связями с соседними этносами. Бурятские племена, жившие в северных районах Прибайкалья, в глухих таежных дебрях, вплоть до начала XX в. сохраняли шаманские поверья и обычаи. Обособленность образа жизни отразилась и на их художественном творчестве, сохранившем многие древние черты. Православная культура русских, проникавшая с запада, заметно влияла на весь бытовой и хозяйственный уклад местного населения, но мало затронула духовную жизнь бурят. Бурятский ученый Ц.Ж. Жамцарано в 1918 г. писал: «Нигде бурятская старина не сохранилась в такой первобытности, как у этих эхирит-булагатов. Шаманство у них процветало во всей своей <...> целости. Благодаря отсутствию письменности у них уцелели героические поэмы — улигеры, шаманские гимны, легенды и предания и чистота народного языка» [1].
В отличие от западных бурят, кочевники-скотоводы, жившие к юго-востоку от Байкала, были тесно связаны с северомонгольскими племенами, через которые поддерживались контакты с другими народами Востока. Буддизм, принёсший новые религиозные и эстетические представления, изменил духовную жизнь забайкальских бурят, но не затронул основы жизненного уклада. Можно предположить, что широкое распространение ламаизма у монголов в XVI в., а у бурят в XVII-XVIII вв. находится в связи с постепенным упадком скотоводства. Буддийские монастыри принимали избыток населения, получавшийся при экстенсивной форме скотоводства. Так, исследователь бурятского ламаизма А.П. Баранников отмечает, что период распространения буддизма у монголов совпадает с острым хозяйственным кризисом в Монголии, о чем свидетельствуют не только частые войны из-за пастбищных земель, но и факт переселения в это время значительных групп населения в Приволжские степи и в Забайкалье. Племена, перекочевавшие в Забайкалье, нашли вначале обширные пастбища, «но вскоре, теснимые русскими переселенцами, они <...> дошли до того же состояния полной насыщенности территории скотоводческим населением». При этом шаманизм не позволял выйти из создавшихся социально-экономических условий, а христианство «звало к земледелию, т.е. полному переустройству всего жизненного уклада» [2]. Буддизм давал возможность постепенной эволюции, принимая избыток населения в монастыри, подобно тому, как это происходило в Европе в средние века. «Бурятская семья отдает одного, а то и двух своих сыновей в дацан [3], конечно не только затем, чтобы особенная благодать осенила вследствие этого семью, а под жестоким давлением экономических условий, — стремясь не распылить хозяйство» [4].
Распространение ламаизма в Забайкалье относится к концу XVII в., а к середине XIX в. почти все забайкальские буряты были ламаистами. В 1741 г. были собраны первые статистические сведения о числе лам и кумирен в Забайкалье (11 «ламских капищ» и 150 лам). В том же году указом императрицы Елизаветы Петровны был впервые утвержден штат из 150 «комплектных» лам, которые «были приведены к присяге на верноподданство России, освобождены от ясака и других повинностей и получили разрешение проповедовать между кочующими свое учение» [5].
Большинство первых бурятских монастырей были кочевыми (особенно это относится к Чикойскому и Селенгинскому округам, граничащим с Монголией). В период последней четверти XVIII в. войлочные храмы-юрты у селенгинских бурят сменились стационарными постройками, а последние войлочные кумирни исчезли к 20-м годам XIX в. Дацаны хоринских бурят, основанные в последней четверти XVIII в., а также возникшие позднее, в 20-е — 30-е годы XIX в., с самого начала возникли как стационарные. К середине XIX в. все монастыри Забайкалья представляли собой комплексы сравнительно небольших деревянных построек, которые, по отзыву генерал-губернатора Восточной Сибири Н.Н. Муравьева-Амурского, «были довольно бедно обставлены, за исключением Кудунского и Анинского дацанов» [6]. Бурятские плотники быстро перенимали технические приемы русских мастеровых. Так, по свидетельству голландца Избранда Идеса, проезжавшего через Сибирь в конце XVII в., уже в то время встречались бурятские жилища, похожие на избы Центральной России. Вместе с тем сохранялись собственные навыки деревянного строительства. Так, в архитектурном облике малых храмов сумэ [7] зачастую сохранялись черты генетической связи с их прообразом — срубной юртой. Подобные переходные от юртообразных строений формы можно увидеть в архитектуре сумэ Гусиноозёрского монастыря. В этом храмике, сооружённом в первой половине XIX в., но, безусловно, сохранявшем черты более древних сооружений, отразились как преемственность собственных, свойственных многим народам Сибири, традиций строительства деревянных сооружений, так и влияние архитектурно- строительной практики русских. На рисунке Н. Бестужева сумэ представляет собой четырёхстенную рубленую в лапу юрту, какие были распространены среди восточных бурят. Вход в храм расположен также традиционно с южной стороны, кровля дощатая, четырёхскатная, характерная для бурятских жилищ. Однако в стенах юрты прорублены почти русские волоковые оконца, а само сооружение приподнято на высоком цоколе, точнее, платформе, в то время как в старинных срубных юртах нижние венцы, изготовленные из лиственничных бревен, промазывались дёгтем и вкапывались в землю. Непривычным для построек сибирских аборигенов выглядит и арочное очертание двери, а также высокое крыльцо перед ней. Традиционная скатная кровля имеет широкий вынос, поддерживаемый столбами, так что образуется крытая круговая галерея, огражденная перилами [8]. Надстройка павильонного типа посредине кровли увенчана ганджиром [9].
Формы соборных храмов (цокчинов или цокчин-дуганов) [10] развивались иначе. Для них характерно перенесение приёмов и методов русского (преимущественно деревянного) церковного зодчества. Об этом свидетельствуют чертежи бурятских храмов, датированные 1854 г., хранящиеся в Российском государственном историческом архиве (Санкт-Петербург). Дополнительную информацию можно получить при сопоставлении чертежей с описаниями очевидцев, ходатайствами о строительстве новых и ремонте старых храмов, актами ревизий, фотодокументами XIX и XX вв. Изображения соборных храмов Загустайского, Янгажинского, Лцайского, Джидинского, Эгитуйского, Гыгетуевского, Тугнугалтаевского, Ичетуевского, Иройского, Бургалтайского, Гусиноозёрского дацанов позволяют судить о типе крестообразного или трёхчастного в плане храма, имеющего многоглавые ярусные объемы, окружённые галереями с колоннадами и высокими крытыми лестницами. По свидетельству краеведа Г.Д. Нацова (1930 г.), бывшего ламы Кыренского дацана, цокчины Янгажинского и Эгитуевского монастырей строились как "табун оройтай орос попун сумэ»" — дословно "пятиглавый русский поповский храм" [11]. В документах архива Эгитуевского дацана говорится, что его храм строился с 1824 по 1826 г. "по образу всех вообще бурятских кумирен того времени, т.е., придав его зданию форму креста» [12]. Любопытно, как оценивался архитектурный облик храма позднее, в 1897 г., когда прихожане собрались, чтобы решить вопрос о реконструкции: "наши предки были глупы и непрактичны, строя здание кумирни в форме креста с 20 углами, пятью куполами и полуоткрытыми галереями в трех этажах, в каковом виде здание должно было дорого стоить и в то же время было малопоместительно" [13].
В архитектуре Гусиноозёрского монастыря [14] отразилась история культового строительства бурят. Легализация российским правительством ламаистской веры в Забайкалье послужила рубежом, после которого начался новый этап в развитии формообразования архитектуры бурятских храмов: замена войлочных юрт дуганов [15] деревянными зданиями. Основание первого войлочного храма на Гусином озере относится к 1741 г. [16] , а первый деревянный храм возвели в 1750 г. По хронологии строительства можно судить о характере застройки монастыря, его планировочных и композиционных принципах: в 1758 г. симметрично к главному храму были построены два боковых храма — сумэ, в 1759 г. построен еще один храм, в 1765 г. — два сумэ, а в 1791 г. — четыре сумэ. В 1802 г. построены еще два храма, в 1820 г. — два, и в 1824 г. — еще два храма — сумэ [17]. По свидетельству сына скульптора, историка А. Мартоса, посетившего Гусиноозёрский дацан зимой 1823 г., «всех кумирень одиннадцать; десять расположены в квадрате одна от другой в одинаковом разстоянии; главная в центре со своими красивыми четырьмя башенками; на ней воздымающаяся пятая коронует всю массу здания. Поднявшись пять ступеней, входите в сени; они квадратные в 22 шага» [18]. По описанию О. Евецкого, который был в Гусиноозёрском монастыре в 60-е годы XIX в., дацан включал «...одиннадцать кумирен, из них десять построены в равном друг от друга расстоянии и составляют четырехугольник, в центре которого находится главный храм с четырьмя башнями по бокам кровли и одною на самом здании» [19]. Через двадцать лет, т.е. в 80-е годы, по свидетельству В. Птицына, главный храм представлял собой трёхэтажное здание, окруженное семнадцатью небольшими сумэ [20] (соборный храм перестраивался со времени основания монастыря до 70-х годов XIX в. не менее пяти раз).
Благодаря описаниям А. Мартоса и основываясь на чертежах РГИА 1854 г., мы можем составить более широкое суждение об архитектурном декоре и убранстве ранних бурятских храмов. Так, А. Мартос отмечает красный цвет построек. Несмотря на шатровые завершения и прямые края крыш, благодаря цвету, здания напоминали китайские. «Вся масса сих красных Китайских павильонов с остроконечными крышами, коих края однако же оканчиваются прямо, т.е. без изгибов, издали весьма привлекательна» [21], — пишет автор. Из писем А. Мартоса можно также узнать, каким было убранство интерьеров бурятских храмов. Так, А. Мартос описывает большой молитвенный цилиндр хурдэ [22], находившийся в центре вестибюля и украшенный полосками "шёлка и колокольчиками в верхней части, которые при поворачивании хурдэ издавали звон. Здесь же, судя по описанию, охраняли двери храма скульптурные изображения животных: по правую руку белый лев с разинутой пастью (арсалан [23]) и барс по левую руку. Над скульптурами льва и барса в вестибюле развешаны шкуры волков, медведей, барсов, жеребят; несколько выше подвешены к потолку и прикреплены к стенам кольчуги, ружья, бердыши, луки, стрелы, сабли, копья и другое подобное оружие, — талисманы, оберегающие от злых духов [24].
В 1854 г., судя по рисунку Н. Бестужева, главный храм Гусиноозёрского дацана представлял собой двухэтажный объем, основную часть которого завершали пять башен, а всего было семь венчающих башен, покрытых высокими четырёхскатными кровлями с ганджирами. Крестообразный в плане храм поставлен на высоком цоколе и окружен галереей, перед входом — широкое трёхмаршевое крыльцо. Центральный объём — ярусный с уменьшающимися кверху этажами. Открытые лестницы ведут в помещение второго яруса. Первый и второй ярусы имеют балюстрады. Помимо Гусиноозёрского, та же форма плана присуща многим соборным храмам периода начала строительства стационарных монастырей. Крестообразность планировочного решения приводила к общей центричности объёма и развитию его по двум осям, стимулируя появление и развитие портиков с четырёх сторон (на втором и третьем ярусах Баргузинского, на первом этаже Булакского (Санагинского) цокчинов и т.д.). Формы объёмного решения храма развивались с многоглавым завершением при значительном превосходстве центрального объема. Происходил поиск образных форм бурятского храма, символизирующего буддийскую модель вселенной. Центр мироздания в буддийской космологии — мифическая гора Меру (Сумэру, Сумбэр), от неё, как лепестки лотоса, расходятся мировые континенты, омываемые океанами. Крестообразность структуры плана и объема, присущая многим ранним храмам, не имеет прямых аналогий в конфессионально близких монголо-тибетских образцах и создает отличный от них художественный образ. Помимо плана это выражалось и в особенностях объёмного решения. Например, в многоглавом цокчине Гусиноозёрского дацана, пятиглавом Цонгольском храме на р. Чикой (1853 г.), также пятиглавых Кударинском (1832 г.), Гегетуевском (1808 г.) и Бултумурском, трехглавом Хохюртаевском (1858 г.), Цулгинском храмах. Многоглавие бурятского храма вызывает также ассоциации с комплексами святилищ обо [25] в виде пирамид из жердей, камней, хвороста, где большая пирамида находилась в центре, а меньшие, ориентированные по странам света, по бокам.
Деревянный цокчин старейшего Цонгольского монастыря был первым стационарным храмом бурят. Из бурятских хроник известно, что огромную войлочную юрту, сооружённую в 1741 г. бурятским ламой Дамба Даржа Заяевым и тибетским ламой Агван Пунцуком, заменили в 1758 г. деревянной постройкой [26]. Академик П.С. Паллас, посетивший в 1772 г. Цонгольский дацан, писал, что архитектурный замысел соборного храма, построенного русскими плотниками, принадлежал главе монастыря Заяеву, который в этом «попытался, насколько возможно, подражать манере строительства и украшению тибетских храмов, куда он в молодости своей ходил на богомолье» [27]. Однако с тибетскими или аналогичными монгольскими храмами цокчин Цонгольского дацана сближает лишь наличие обширного многоколонного зала для молебствий и устройство гонхона — особой часовни гения-хранителя монастыря в верхнем ярусе центральной главы. На чертеже РГИА, датированном 1854 г., двухъярусный центральный объём храма, квадратный в плане (8 x 8 саженей), окружен примыкающими к нему объёмами, ориентированными по странам света так, что образуется крест. Северный объём служил для устройства святилища со скульптурными божествами-бурханами. (По культовой значимости такое святилище сопоставимо с алтарём в христианских храмах.) По периметру здание окружала открытая галерея с кровлей на тридцати колоннах, предназначенная для ритуального кругового обхода храма посолонь. Вход в храм — со стороны южного объёма, к которому примыкает крытая лестница. Габариты храма вместе с галереей и крытым объёмом лестницы — 12 х 13 саженей. Над шатровыми пологими кровлями основного ядра здания и окружавших его объёмов возвышаются прямоугольные в плане башенки-главы со шпилеообразными шатрами и остроконечными, как в юртах-сумэ, навершиями. В центральную башню можно было попасть из вестибюля по узким крутым лестницам, остальные главы были глухими, декоративными. Пять глав храма дополнены шестой главкой над беседкой, сооруженной при входе [28].
Многоглавая объёмно-пространственная композиция ранних бурятских храмов имела несомненное сходство с многоглавием православных церквей. Однако в русском зодчестве малые главки чаще всего располагались вокруг центральной главы по углам прямоугольного в плане объёма, а не по странам света. Здесь прослеживается сходство, скорее, с украинскими храмами. В решениях ранних бурятских храмов, вероятно, ощущается отголосок форм, воспринятых русским зодчеством от украинцев [29]. О деревянном культовом строительстве русских Забайкалья мы можем судить лишь по панорамам городов и описаниям, выполненным в 1730-х годах участниками экспедиции академика Г.Ф. Миллера, но, несомненно, архитектура острогов, церквей, жилых домов представляла собой часть общего течения сибирского зодчества, продолжавшего традиции северных великорусских областей Европейской России конца XVII в. Наряду с выходцами из северных русских земель, как отмечал, например, иркутский искусствовед Д.Л. Болдырев-Казарин, «энергичными колонизаторами Сибири были украинцы. Конец XVII и первая половина XVIII в. отмечены исключительным усилением этой необыкновенной тяги на Восток» [30]. Так, особенно активными заселенцами в конце XVII — первой половине XVIII в. были питомцы киевской Славяно-греко-латинской академии. Образовывались целые колонии духовных и светских лиц, для строительства в сибирских городах приглашались украинские мастера [31]. В. Кириллов отмечает, например, что на некоторых церковных постройках Тобольска, а также Тюмени лежит отпечаток украинских влияний. Здесь встречаются типично украинские двухъярусные главы, их необычное расположение по странам света или в линию с запада на восток и, наконец, — центрическая башнеобразная вариация украинского храма. Так, соборный храм Троицы в Тюменском Троицком монастыре, возведенный в 1715-1717 гг. по повелению тобольского митрополита Филофея Лещинского, имеет типично украинское расположение фигурных глав [32].
Сходство украинских форм с многоглавой объёмно-пространственной композицией ранних бурятских храмов, вероятно, объясняется также общностью идей, выраженных архитектурными средствами и имеющих общечеловеческий, универсальный характер. Во внешнем облике и интерьере храмов нет ничего случайного. Каждая из деталей имеет символический смысл. Так, алтарь в церквях помещается в восточной части, ибо на востоке располагается райская земля — Эдем; на востоке произошло и вознесение Христа. Христианский храм, как пишет Е.П. Трубецкой, «понимается как то начало, которое должно господствовать в мире. Сама Вселенная должна стать храмом Божиим» [33]. Принцип моделирования Вселенной (он же принцип мандала [34] в буддийской философии и искусстве) находит отражение как в религиозном творчестве (создании ритуальных предметов, храмовом зодчестве и т.д.), так и в строительстве не с ритуальными, а сугубо утилитарными целями [35].
Отметим также (поскольку украинская церковь испытывала влияние католицизма), что, несмотря на удалённость в пространственном и конфессиональном отношениях, ламаизму присуще сходство с католической церковью [36]. Иерархия, устав, чин, торжественность и театрализованность службы; любовь к раскрашенной скульптуре, украшениям из тканей, к религиозным мистериям; характер храмовой музыки, напоминающей звучание органа (низкое пение монахов в сопровождении музыкальных инструментов, среди которых выделяется звучание огромной трубы ухэр-бурэ, порождающей, помимо слышимых звуков, инфразвуки), — такого рода эмоциональная близость к католицизму, вероятно, не могла не отразиться в формообразовании ранних бурятских храмов.
Впрочем, влияние русской художественной и строительной культуры было не единственным. Четырёхсторонняя ориентация портиков по странам света, всефасадность архитектурного объёма, крестообразный план с выделением входной части — отличительные черты многих буддийских храмов Центральной и Юго-Восточной Азии [37]. Завершение соборных храмов пятью башнями (более высокой в центре и меньшими по бокам) было обычным для культового зодчества бурят в период начала строительства стационарных храмов и ассимиляции буддийского культа. Крестообразные планы характерны для многих типов сооружений, составляющих средневековые и поздне- средневековые храмовые ансамбли и монастыри многих буддийских стран, а также для ламаистских калмыцких храмов хурулов [38].
Изображения идеального храма, известные в буддийской иконографии, также могли воздействовать на характер объёмно-планировочных решений раннего бурятского храма. Так, на одной из иллюстраций «Атласа тибетской медицины» предстает чудесный град лекарств, созданный Буддой Шакьямуни в ипостаси Верховного целителя. «В центре града высится великолепный чертог, возведённый из золота, серебра, белого и красного жемчуга, ляпис-лазури...» Это величественное здание имеет четыре портала, ориентированных по странам света и украшенных башенками, на каждой из которых водружён буддийский штандарт, знаменующий победу буддизма. Четыре Великих царя — божества, охраняющих страны света от врагов Учения, стоят на страже у порталов: Вайшравана — страж Севера, Дхритараштра — страж Востока, Вирудхака — страж Юга и страж Запада — Вирупакша [39]. Подобные изображения мандолы [40] как обители божества в монгольском языке, например, называются хото мандол, где хото — город, стойбище, место обитания. Изображение, посвященное отдельному божеству, по его имени и получает название: Ямантакийн хото — обитель или град Ямантаки, Люшийн хото — обитель Люши и т.д.
С середины XIX в. архитектура бурятских храмов развивалась, несмотря на законодательные ограничения со стороны русской администрации, в сторону большего конфессионального своеобразия. Вплоть до начала XX в. велись интенсивное строительство новых и стилистическая реконструкция старых зданий, отмеченные стремлением к созданию архитектуры в ламаистском духе. Декорации фасадов храмов, выполнявшихся бурятскими строительными артелями, создают образы, подчёркнуто отличные от образов русского церковного зодчества. Так, был выработан целый ряд типовых деталей, позволяющих воспроизвести особенности ламаистского храма, такие, например, как характерная летящая китайская кровля или тибетский фриз с круглыми зеркалами-толи, без их буквального конструктивного повторения. Влияние русской архитектуры сохранялось на этом этапе лишь опосредованно, в существовании ряда особенностей, например, выраженного ярусного членения пирамидальных объёмов; устройства плоского потолка в интерьере, отсекающего пространство верхних ярусов, в отличие от монголо-тибетских образцов; конструктивного решения капителей колонн, близкого скорее к пониманию ордера в русском зодчестве, чем к китайской системе кронштейнов доу-гун.
Художественные приёмы бурятского искусства во многом отличаются от христианского или мусульманского искусства. Архитектура бурятских монастырей сложилась на основе национальных традиций и религиозно-художественных контактов с другими народами. Несмотря на влияние русского церковного зодчества, соотношение декоративного и конструктивного начал в бурятской архитектуре иное, чем в христианском искусстве. Архитектура бурятских храмов слита в единое целое с развитым декоративным искусством. Бурятские мастера опирались на универсальную философско-эстетическую основу и стремились к комплексности художественного отражения мира. Целостное выражение закономерно рождалось из свойственного бурятам, как и многим другим народам Востока, гармоничного восприятия мира. Произведения ламаистского зодчества бурят характеризуют одну из важнейших особенностей континуального типа мышления, в котором отражение реальности происходит не расчленённо-аналитически, а объединённо-синтетически. При этом невозможно отделить декор и пласгику от объёмно-пространственной формы.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Произведения народной словесности бурят. Пг., 1918. Вып. III. С. 13.
2.Баранников А.П. Забайкальские дацаны // Материалы по этнографии этнографического отдела Государственного Русского музея. Л., 1926. Т.З. Вып. 1. С. 123 - 124.
3. Дацан (тибет.). Буквально "двор собраний". 1. Храм, монастырь. 2. Религиозный центр, факультет.
4. См. сн. 2. С. 124. Отметим также, что аналогии со средневековой Европой у ламаистов, в том числе и у бурят, наблюдаются не только в экономической области, но и политической, хозяйственной, культурной и т.д. Так, в политическом отношении можно наблюдать организованность духовного сословия и большое политическое значение верховного иерарха (далай-ламы, хухухты, хамболамы), подобно папе католического мира; в области хозяйственной — преобладание натурального хозяйства; в области культуры — универсализм буддийского ученого или художника, соединяющего в одном лице ряд специальностей. Система образования также напоминает образование в европейских средневековых монастырях.
5. Россия. Комиссия для исследования землевладений и землепользования в Забайкальской области. Материалы. (Материалы Комиссии Куломзина). СПб., 189-. Вып. 6. С. 131.
6. Герасимова К.М. Ламаизм и национально-колониальная политика в Забайкалье в XIX и начале XX вв. Улан-Удэ, 1957. С. 47.
7. Сумэ (бур.). 1. Храм. 2. У монголов также монастырь, возникший вокруг отдельно стоявшего храма.
8. По рисунку Н. Бестужева. См.: Гусиное озеро / / Вестник естестве1шых наук Московского общества испытателей природы. М., 1854. № 2.
9. Ганджир (санскр.) или дзутдан (тибет.), сан тэгюлдэр (монг.). Букв.: "содержащий сокровища". Многоярусный шпиль, завершающий гребень кровли над храмом. Фланкируется цилиндрическими объемами чжалцанов. Чжалцан (тибет.) — букв.: "знак победителя", буддийский штандарт из золочёной меди. Представляет собой полый цилиндр, вертикально надетый на деревянную стойку, заполненный печатными молитвами мани.
10. Цокпин, цокчин-дуган (тиб.) — главный храм.
11. Рукописный отдел Бурятского научного центра РАН (БНЦ РАН), Ф. Г.Д.Нацова. Оп. 3. Д. 7. О Янгажинском дацане Селенгинского аймака; д. 51. Материалы по истории Эгитуевского дацана.
12. Архив востоковедов Санкт-Петербургского филиала Института востоковедения РАН (СПб ФИВ РАН). Ф. 44. On. 1. Ед .хр. 133. Л. 77.
13. Там же. Л. 78.
14. С 1809 г. — ставка главы российских буддистов бандидо-хамбо-ламы.
15. Дуган — храм.
16. По материалам Национального архива Республики Бурятия. Ф. 84. Ед. хр. 395. Л.1.
17. Кирилов Н. Дацаны в Забайкалье // Записки Приамурского отдела ИРГО. Хабаровск, 1896. С. 127-129.
18. Мартос А. Письма о Восточной Сибири, Алексея Мартоса. М., 1827. С.84.
19. Евецкий О. Поездка из Иркутска в Кяхту. Сборник статей о Сибири. Томск, 1865. Т. 5. С.335.
20. Птицын В. Селенгинская Даурия. СПб., 1896. С. 23 - 24.
21. Мартос А. Указ. соч. С. 84.
22. Хурдэ ("мельница грехов"). Вращаюпшйся деревянный или металлический полый цилиндр размером от нескольких сантиметров до нескольких метров. Заполнялся молитвами. Считалось, что вращая его, верующий читал все эти молитвы.
23. Арсалан (бур.). Лев, "собачка Будды", своеобразно стилизованный в буддийском искусстве. Религиозная символика, связанная со львом, навеяна индийскими представлениями и образами. Львиный рык был признанным сравнением для голоса Будды, провозглашающего свой закон всему сущему во Вселенной. Кроме того, т.к. Будда считался львом среди людей, возвышение, на котором он сидел, именовалось "львиным троном". Этот символ распространился и на высших буддийских священников и нашел свое материальное воплощение в произведениях мастеров, изготавливавших троны для высших буддийских священников. Наконец, бодхисаттва Манджушри, персонаж, популярный в религиозном искусстве, изображался восседающим на льве.
24. Мартос А. Указ. соч. С. 85.
25. Обо (бур.) — святилище в виде пирамиды из камней, жердей, хвороста в честь духа — хозяина горы, местности. Сооружались на вершинах гор, на перевалах, на берегах озер в степи.
26. В хронике летописца Ломбоцыренова рассказывается история возникновения старейшего бурятского монастыря — Цонгольского (Хилгантуйского). В 30-е годы XVIII в. люди селенгинского цонгольского рода соорудили в местности Эрга Бурга огромную войлочную юрту для совершения богослужений. Позднее храм перенесли в местность Хилгантуй. При этом храме обучались мальчики — хувараки под началом главы цонгольского рода Лубсан-тайши и тибетского ламы Агван Пунцука. Помощником был сын князька Дамба Даржа Заяев. Приняв посвящение в 1724 г., Заяев отправился "с товарищами" в Тибет. В 1732 г., получив образование, он вернулся, а в 1735 г. основал храм. (См.: Летопись селенгинских бурят. М. - Л., 1936. Вып. 1. С. 18).
В летописи же Хобитуева говорится, что Заяев попал в Тибет в 1734 г., а вернулся в 1741 г. и в этом же году основал войлочный дуган в Хилгантуе. Вскоре Агван Пунцук и Заяев подали прошение о разрешении па строительство деревянного храма. Указом Чикойского управления (№ 1780 от 23 ноября 1753 г.) строительство было разрешено. Были также утверждены должности семи ширетуев (настоятелей) под началом главного ширетуя Заяева. Таким образом, уже в то время Цонгольскийт дацан, названный Галдан Брайбун в честь знаменитого тибетского монастыря, имел помимо соборного храма шесть малых храмов (См.: Летопись хоринских бурят. М. - Л., 1935. Вып. 2. С. 49).
27. Pallas P.S. Sammlungen historicher Nachrichten uber die Mongolishen Volkershaften. SPb., 1801. V.2. S. 148.
28. Подобные композиции встречались в православных церквях Иркутской губернии, например, церковь в с. Зима XVI11 в. (См.: Серебренников И.И. Памятники старинного деревянного зодчества в Иркутской губернии. Иркутск, 1915. С.9).
29. Известно, что в конце XVII в. и особенно в XVIII в. на русском севере получили очень большое распространение ярусные формы явно украинского характера, что было вызвано массовым переселением с юга украинцев, "искавших спасение от гнета слишком усердствовавших доминиканцев". (См.: Грабарь И. История русского искусства. М., б.г. T.l. С.414; Суслов В.В. Очерки по истории древнерусского зодчества. СПб., 1889. С. 45-46).
Так, начиная с Петра I, на важные епископские кафедры часто назначали украинцев. "Они говорили и писали на языке своей родины... окружили себя земляками и вносили даже в совершение самого богослужения обычаи своей родины, образовавшиеся в свою очередь под влиянием католицизма... Если архиереи не останавливались перед изменениями некоторых обрядовых сторон в литургии, то ещё более понятно их тяготение к тем архитектурным формам, с которыми они свыклись у себя на родине". (См.: Грабарь И. Указ. соч. С. 415;
Сибирцев И. Исторические сведения из церковно-религиозного быта Архангельска в XVII и первой половине XVIII в. Архангельск, 1894. С.129.
30. Болдырев-Казарин Д.Л. Народное искусство в Сибири. Из очерков по истории русского искусства в Сибири // Сибирская живая старина. Этнографический сборник под ред. М.К. Азадовского и Г.С. Виноградова. Иркутск, 1924. Вып. II. С.17.
31. Так, например, Филофей Лещинский, возглавлявший митрополичью кафедру в Тобольске с 1702 по 1720 гг., приглашал мастеров из Киева для росписи интерьера Троицкого собора в Тюмени, а также для участия в возведении культовых сооружений. (См.: Проскурякова Т.С. Особенности сибирского барокко // Архитектурное наследство. № 27. М., 1979. С. 148).
32. Кириллов В. Тобольск. М., 1984. С.107.
33. Трубецкой Е.Н. Умозрение в красках. Вопрос о смысле жизни в древнерусской религиозной живописи.. М., 1916. С. 8.
34. Мандала (санскр.). 1. На космологическом уровне — карта вселенной, её условное изображение. 2. Инструкция по медитации, используемая во время практики созерцания, помогающая слиться с космическим абсолютом. 3. Жертва, которую подносят божеству или какому-либо конкретному лицу, например, ламе высокого ранга. Известны мандалы — жертвы, изготавливаемые из окрашенного в разные цвета масла и песка. 4. Металлические блюда, используемые во время храмовых служб для сбора жертвоприношений.
35. Войлочная юрта забайкальского скотовода так же воплощает идею Вселенной, как и бревенчатая изба русского крестьянина.
36. См. об атом: Гюк и Габа. Путешествия через Монголию в Тибет к столице талеламы. М., 1866. С. 243.
37. Всеобщая история архитектуры. М., 1971. Т.9. С. 215-228.
38. Пюрвеев Д.Б. Архитектура Калмыкии. М., 1975. С. 65-71, 74, 76, 82.
39. Атлас тибетской медицины. Трактат "Голубой берилл". Книга 1. М., 1994. С.54.
40. О семантике мандалы см.: Жуковская H.Л. Ламаизм и ранние формы религии. М., 1977. С.44-61.