ветер

Вечер холодно-весенний
Застыл в безнадежном покое.
Вспыхнули тоньше, мгновенной
Колючки рассыпанной хвои.

Насыпи, рельсы и шпалы,
Извивы железной дороги...
Я, просветленный, усталый,
Не думаю больше о Боге.

На мост всхожу, улыбаясь,
Мечтаю о милом, о старом...
Поезд, гремя и качаясь,
Обдаст меня ветром и паром.

21 - 22 мая 1907
Лидино

Свет золотой в алтаре,
В окнах - цветистые стекла.
Я прихожу в этот храм на заре,
Осенью сердце поблекло...
Вещее сердце - поблекло...

Грустно. Осень пирует,
Осень развесила красные ткани,
Ликует...
Ветер - как стон запоздалых рыданий.
Листья шуршат и, взлетая, танцуют.

Светлое утро. Я в церкви. Так рано.
Зыблется золото в медленных звуках органа,
Сердце вздыхает покорней, размерней,
Изъязвленное иглами терний,
Иглами терний осенних...
Терний - осенних.

Листвой засыпаны ступени:
Луг потускневший гладко скошен:
Бескрайним ветром в бездну вброшен,
День отлетел, как лист осенний.

Итак, лишь нитью, тонким стеблем,
Он к жизни был легко прицеплен!
В моей душе огонь затеплен,
Неугасим и неколеблем.

А под утро ветер, разыгравшись,
бьет наотмашь кроны.
О России, что ты знаешь? Что ты скажешь?
Седину небес ее напоишь теплой кровью?
У дороги под крестом поклонным в землю ляжешь?

Кланяются вербы, ветер ставит
их на бесконечные поклоны.
Взгляд сырой и серой далью манит,
слух пугает звоном похоронным.

Он мольбы их резко обрывает
нерушимой тишиной осенней.
Ничего не скажет он, все зная,
в день суда их Вербным воскресением.

Птиц хмурых шелест ледяной
сеть голых веток расплетает.
Покой и ужас предрекает
их клекот в небе боевой.

На небе буря, гром и вой.
Спешат, - земное все застыло, -
потоки листьев однокрылых
в объятия земли немой.

Но черный, пахнущий зимой,
земля. О чем так дико воет?
О том, что жадный холод твой
он кровью теплою напоит.

От одиночества, от неудач, от скуки,
от лишних встреч, - ты все заиндевело,
друг, сердце милое, твои я слышу стуки,
пугающие смерть, что всюду рыщет смело.

От ветра черного белеет море.
Где-то есть гавань тихая. Гребцов слабеют руки.
Гнев мстительных богов, друзей утрата, горе,
забытое тепло, тупая боль разлуки.

Но на родной земле, где бури только эхом,
почти не слышимым, до слуха долетают,
ложатся сумерки цикад веселым смехом,
на пламя очага ложится тьма святая,

Ветер тучи рвет. Под кровлей
будто псы с цепи сорвались.
Горячо, с тоскою, с болью,
бьется сердце милой Alles.

Дружбой связанные кровной,
лишь заката мы дождались.
Горячо пред ночью темной
бьется сердце тихой Alles.

Туч тяжелые громады
бурей снежною сорвались.
Снегом улицы завалит,
сердце радо и не радо.

Прекрасны небеса в ужасный миг
для листьев, по утрам заиндевелым
на гибель их глядит туманный лик
без жалости и холодно, и смело,

на лужи, что поддернуты ледком,
поддернуты дубы звенящей рудью...
Их гонит прочь решительным кивком.
Как в эти дни поется полной грудью.

Днем ветра нерешительный набег
им вырвет жизнь, как вырывают руку.
Сойдут они под первый тонкий снег
в густую тьму, где не слыхать ни звука.

Чист солнца диск, и в наготе аллей
без листьев стало тише и светлей.

Уходит жизнь из сжатых кулаков,
над городом простуженным и серым,
скользя несутся башен облаков
под небо взгроможденные химеры.

Деревья мокрые, сойдясь на ветра зов,
снимают груз уже ненужных листьев,
затем, что ветр, что дует из низов
сибирских рек как сон уносит жизнь.

Срывает их, затем что среди веток
помногу будет черных зимних снов,
покоротку и мало будет света.

Жди белых мух, пей черных гроздьев кровь,
затем, что не услышишь ты привета,
замри, душа, пригнись под теплый кров.

Лишь звезды в августе срываются легко,
а листья редкими слетают золотыми.
Два-три сорвет, а уж кичится ими
горячий ветр - ноябрь далеко.

Когда начнется плавный их исход,
остынет ветр под тучами сырыми.
В туманной мороси закутавшись как в дыме,
весь лиственным костром займется год.

Вздыхаешь ты, едва звезда скользнет,
боишься, не случилось бы пожара.
Звезда как лист горит янтарным жаром,
но в лужах только свет ее блеснет.

Чтоб затереться, в грязи ли, в пыли,
лишь алый лист скользнет на грудь земли.

Когда по свежести утихнет плач напрасный,
дней первой осени прекрасен каждый шаг!
Свеж ясный день, но ярче день ненастный
одеждой лиственной, безжалостно круша,

ее срывает ветр рукою смелой.
Деревьев остовы лишь дремлют, лист, шурша,
течет по воздуху. Давно ли зеленел он,
был полон сил, был свеж - смотри, душа!

Теперь оторван он душой осиротелой
от света, от корней - в нем сок иссяк.
На первый ветра зов летит он птицей смелой,

Безумствует еще погода штормовая,
но запах тления уж наполняет лес.
Густым лежит ковром и преет листьев стая,
что, с веток снявшись вдруг, поднялась до небес.

Молчи, душа, крепись, зализывая раны.
Пусть яркий солнца блеск нас зазывает ввысь,
но трезвый ярче свет осеннего Урана,
он листья кажет нам, что ниц все улеглись.

Насквозь прозрачный лес пронизан ярким светом,
сияют облака в холодной синеве...
Лишь запах холода нас примиряет с летом

Лист спелый, скован холодом внезапным, замирает.
Жизнь коротка как день и много ль мне успеть?
Об солнца теплый шар жизнь вечер разбивает,
и листьев рушится таинственная медь.

Деревьев мачты ветр со скрипом запирают,
но ветер листьев с них срывает паруса...
О, осени приход, ты как утрата рая
вселяешь Смысл в земной угрюмый сад.

Лес полон ропота, ветр облака сгоняет,
как кучи высохшей безжизненной листвы.
Они в смятении и в беспорядке тают

Бывают дни, когда с утра меня переполняет звук.
И у меня не хватит рук
закрыться. Видел я вчера,
как падал ветер, и дыра
открылась в небе. Он приник
к груди моей и был он дик,
и был слезлив, и говорил,
что он лишен жемчужных крыл,
и что теперь осенний лист
он не поднимет... Несся свист!

И грудь мою разверзнул страх, и горький холод оцепил...
И слезы горькие он лил...

Лето все было дождливым,
в городе сырость и грязь,
но роща беззвучными взрывами
и ярким огнем занялась.

Ропотом тихим отмечен
ветра линчующий бег,
но в день Иоанна Предтечи
я слышал, как падает снег.

Это не плач и не шепот -
крик прояснивший туман,
гранями воздуха вопль
выплеснет в лица домам.

Видел ли тяжкие цепи?
Так разбивается снег.
Голые ветки оцепят
небо, и кончится бег.