огонь

Я до тебя не добреду,
Цветок нетленный, цвет мой милый,
Я развожу костер в саду,
Огонь прощальный и унылый.

Цвети во тьме, лелея клад!
Тебя лишь ветер вольно склонит
Да волк, блуждая наугад,
Хвостом ленивым тихо тронет.

В лесу, пред ликом темноты,
Не станешь ты ничьей добычей.
Оберегут тебя цветы,
Да шум сосны, да окрик птичий...

А я у дымного костра
Сжигаю всё, что было мило,
Огня бессонная игра
Лицо мне болью оттенила.

Когда, безгромно вспыхнув, молния
Как птица глянет с вышины,
Я затаенней и безмолвнее
Целую руки Тишины.

Когда серебряными перьями
Блеснет в глаза, пахнёт в лицо,
Над ослепленными деревьями
Взметнет зеленое кольцо, -

Я вспоминаю: мне обещаны -
Последний, примиренный день,
И в небе огненные трещины,
И озаренная сирень.

И мнится: сердце выжжет молния,
Развеет боль, сотрет вины, -
И всё покорней, всё безмолвнее
Целую руки Тишины.

2 февраля 1907
Москва

Листвой засыпаны ступени:
Луг потускневший гладко скошен:
Бескрайним ветром в бездну вброшен,
День отлетел, как лист осенний.

Итак, лишь нитью, тонким стеблем,
Он к жизни был легко прицеплен!
В моей душе огонь затеплен,
Неугасим и неколеблем.

Закат и сумерки — тревогой приходящий
пульс ежесуточный. Удары сердца мира.
И солнечная дымная порфира
оставлена на облаке летящем.

Владыка спать ушел, и воскресают
стремительные звездные плевки
и запахи травы, и мотыльки
в огне погибнуть к свечке прилетают.

Осыпаются листья твои
к удивлению, к грусти, к стыду.
Холоднее и тише змеи
поселилась осень в саду.

Холодны как сырая земля
от испуга руки твои.
От чего же так листья горят,
будто это земля горит,

под ногами хрустящий глянец,

будто это небо над нами
закружило ужасный танец.
Хочет ввысь уйти от земли
или бездной рухнуть на землю,
будто это небо горит,
а не листья над бездной белою.

Развалилась сырая сигара,
не задраивай люка проем.
Все отсеки залиты паром,
переборки все дышат огнем.

Прочный корпус сбратал нас угаром,
по отсекам несется злой смех.
Ты одна здесь, одна на всех -
мать, сестра и жена пожара.

Здесь неуютно нам; соль на губах твоих,
копейки мелкие звенят в моем кармане,
но солнце яркое встает между домами,
и мы опустошенные идем.

Так беззащитно гаснут фонари
в пустом и ясном с зимним солнцем споре,
что разгорается над горизонтом вскоре
кровавый огнедышащий проем.

Шуршат помойки мордочками крыс,
в морозном воздухе блуждает запах гари,
и все ж, в дыханьи влажном города и паре
читается пугающая высь.

Все хотят иметь какаду - метеосводка гласит:
"Сидите тихо, падает снег".
Мой какаду притих.

Пух какаду слегка розоват,
пух какаду как юг,
а снег синеват, слегка синеват,
как крылья птенцов в раю.

Но если ты взглянешь без смеха в глазах
на разницу в белости их,
ты увидишь, как там где дорога назад
вьется лишь белый стих.

И то, что он заметает, не тает живьем,
хоть смейся, хоть плачь соловьем.
Это не заклинание, это мое
понятие о жизни вдвоем.

Лето все было дождливым,
в городе сырость и грязь,
но роща беззвучными взрывами
и ярким огнем занялась.

Ропотом тихим отмечен
ветра линчующий бег,
но в день Иоанна Предтечи
я слышал, как падает снег.

Это не плач и не шепот -
крик прояснивший туман,
гранями воздуха вопль
выплеснет в лица домам.

Видел ли тяжкие цепи?
Так разбивается снег.
Голые ветки оцепят
небо, и кончится бег.