земля

Я помню: яркий в летней дреме
На солнцем залитом песке
Уютный выбеленный домик
В уютном южном городке.
Я помню: пол, натертый воском,
Смоленый мат по светлым доскам,
Медовый запах табака,
В окне герани два горшка,
На стенах выцветшие флаги,
Фрегата стройная модель,
За ширмой строгая постель,
На письменном столе бумаги –
Последний угол моряка
В тиши сонливой городка.

Мои поля сыпучий пепел кроет.
В моей стране печален страдный день.
Сухую пыль соха со скрипом роет,
И ноги жжет затянутый ремень.

В моей стране - ни зим, ни лет, ни весен,
Ни дней, ни зорь, ни голубых ночей.
Там круглый год владычествует осень,
Там - серый свет бессолнечных лучей.

Там сеятель бессмысленно, упорно,
Скуля как пес, влачась как вьючный скот,
В родную землю втаптывает зерна -
Отцовских нив безжизненный приплод.

1

Не хочешь говорить со мной ты о любви.
Над тенью сумерек стена дождя повисла,
и капли мертвые не обретают Смысла,
сливаясь с плотью умершей земли.

Жестоко ТАК, намеком "ты чужой",
ты сердце бедное мое терзаешь,
что смерть мне милой кажется сестрой,
а ты врагом. Меня ты понимаешь,

надеюсь, верно. Друг до гроба твой
я в тайне от тебя слезами обливаюсь,
в лицо ж тебе как недругу смеюсь.

Чтож, это все пройдет, когда святой союз
мы заключим, друг друга обнимая,
присыпанные черною землей.

2

Здесь пахнет коксом, свиньи по дворам,
зарезанные, в небо смотрят косо.
И терриконов вороная осыпь
видна над горизонтом тут и там.

В Донбассе осень.

В пивной аншлаг, наверх поднялась смена,
у всех в ресницах угольная пыль.
Такая небыль в жизни постепенной.
Такая быль.

А под утро ветер, разыгравшись,
бьет наотмашь кроны.
О России, что ты знаешь? Что ты скажешь?
Седину небес ее напоишь теплой кровью?
У дороги под крестом поклонным в землю ляжешь?

Кланяются вербы, ветер ставит
их на бесконечные поклоны.
Взгляд сырой и серой далью манит,
слух пугает звоном похоронным.

Он мольбы их резко обрывает
нерушимой тишиной осенней.
Ничего не скажет он, все зная,
в день суда их Вербным воскресением.

Цветы осенние, когда и так цветно
повсюду в кронах, сердцем обнимаю.
Так отнимающим тепло веретеном
земля уколота над безвозвратным краем.

Над краем холода, где только снег и тьма.
Нет воскресения! Как нет у тьмы той края!
Что может воскресить смертельный холод лба,
когда остынет он вне стен бесценных Рая?

Осыпаются листья твои
к удивлению, к грусти, к стыду.
Холоднее и тише змеи
поселилась осень в саду.

Холодны как сырая земля
от испуга руки твои.
От чего же так листья горят,
будто это земля горит,

под ногами хрустящий глянец,

будто это небо над нами
закружило ужасный танец.
Хочет ввысь уйти от земли
или бездной рухнуть на землю,
будто это небо горит,
а не листья над бездной белою.

В ночь Рождества, где все это чудное -
и зимних сумерек тяжелая вода,
волхвы, кровь детская, Младенец и Звезда,
округлые холмы, пропитанные мглою.

Сбылось пророчество, и Дева родила.
Туман холодный над землей суровой.
Тепло лишь здесь, где под звездой Христовой
молчанье пастухов и ангелов хвала.

За душою у меня:
череда углов чужих
и дорог, день ото дня,
обязательных как стих,
камень сердца ледяной,
нож - товарищ жизни бедной
и в шарманке расписной
три мелодии победных:

Не проси, Не верь, Не бойся.

Для чего кривить душой?
Просьба - звук один пустой,
к тем кто вскормлены землей
и накроются землей.

Птиц хмурых шелест ледяной
сеть голых веток расплетает.
Покой и ужас предрекает
их клекот в небе боевой.

На небе буря, гром и вой.
Спешат, - земное все застыло, -
потоки листьев однокрылых
в объятия земли немой.

Но черный, пахнущий зимой,
земля. О чем так дико воет?
О том, что жадный холод твой
он кровью теплою напоит.

На севере меня найдешь,
там ночью сумеречной встретишь,
где комариные наречия
качают спеющую рожь.

На землю древнюю взойдем
зверьем богатую и рыбой,
где с незапамятных времен
кровавые остались глыбы,

где солнечным полны огнем
лесные теплые озера,
и под редеющим дождем
грибные созревают споры,

где слабый голос крепче книг,
и у пустеющего трона
неусыпающий приник
немой певец к дрожащим кронам.

Я полюбил тебя, но знаю, что напрасно,
я полюбил тебя, но думаю, что зря.
Улыбкой горькою меня душила властно
слепая ревность, грусть бросала робкий взгляд.

На сердце, тронутом уж холодом зимы,
запечатлелась ты как солнце в голых кронах.
Такая ж чуждая моим мечтам немым
и яркая до слез как светлый жизни сон.

Простившись с листьями, я холодно привык
встречать лишь исподволь твой взгляд недоумённый.
И счастлив тем уже, что матовый твой блик
на твердых окнах луж не выдавил ни стона

Лишь звезды в августе срываются легко,
а листья редкими слетают золотыми.
Два-три сорвет, а уж кичится ими
горячий ветр - ноябрь далеко.

Когда начнется плавный их исход,
остынет ветр под тучами сырыми.
В туманной мороси закутавшись как в дыме,
весь лиственным костром займется год.

Вздыхаешь ты, едва звезда скользнет,
боишься, не случилось бы пожара.
Звезда как лист горит янтарным жаром,
но в лужах только свет ее блеснет.

Чтоб затереться, в грязи ли, в пыли,
лишь алый лист скользнет на грудь земли.

Китайцы любят женщин с маленькими ступнями,
и макают кисточки в тушь -
выводят иероглифы на бумаге белой как лотос.
Что приятнее запаха туши?

Они сидят на циновках,
постеленных на прохладную землю,
пьют вино и бьют в барабаны,
наблюдая за тем, как раскрываются бутоны.
И умеют, наверное,
полной грудью пить чистый воздух.

Почти беззвучные слетают мотыли,
сухую, злую землю покрывая,
когда б не стужа, в грудь нагую мая
они, как реки буйные легли б.

Растрепанные тучи побрели
за журавлями, крик их обрывая.
Когда б не осень, отзвук песен рая
не достигал бы сумрачной земли.

На грудь земли ложится снег тяжелый,
и черная почти уж не видна.
Погребена красавица весна,
и самый смех ее забыт веселый.

А горечь с губ утрет ноябрь голый,
когда угрюмым мужеством полна
вздохнет душа, всю скорбь испив до дна.