В ночь Рождества, где все это чудное -
и зимних сумерек тяжелая вода,
волхвы, кровь детская, Младенец и Звезда,
округлые холмы, пропитанные мглою.
Сбылось пророчество, и Дева родила.
Туман холодный над землей суровой.
Тепло лишь здесь, где под звездой Христовой
молчанье пастухов и ангелов хвала.
I
Средь братьев, ростом не велик,
я младшим был на бранном пире
и струн воинственной псалтыри
касаться с кротостью привык.
Один среди овец смиренных,
под леса сумрачной стеной,
тревожил утренний я зной
органа голосом священным.
Кружил лишь полдень золотой
орлом над голыми холмами,
моих молитв под небесами
лишь Бог был Слушатель Святой.
II
Священник-старец предо мной
предстал - величественный, строгий:
"Избрал тебя из братьев многих
Господь". - Изогнутый луной
Переложение особого псалма Давида
Все хотят иметь какаду - метеосводка гласит:
"Сидите тихо, падает снег".
Мой какаду притих.
Пух какаду слегка розоват,
пух какаду как юг,
а снег синеват, слегка синеват,
как крылья птенцов в раю.
Но если ты взглянешь без смеха в глазах
на разницу в белости их,
ты увидишь, как там где дорога назад
вьется лишь белый стих.
И то, что он заметает, не тает живьем,
хоть смейся, хоть плачь соловьем.
Это не заклинание, это мое
понятие о жизни вдвоем.
И вот, иду я сам не свой,
всех ламп мне в спину светит свет,
но побреду я под водой
за шагом шаг, за следом след.
Я был рожден, мне умереть
теперь уже и не дано,
но жизнь прекрасна,
хоть в окно
ее мне издали смотреть.
В ее окне пурпурный зал,
и светят яркие огни.
Мой Бог, я многое сказал,
но у меня остались дни.
И тут вина моя во всем.
Я ночью встал, я умер днем.
Пишу Тебе Тобою данной властью,
оброс стихами как собака шерстью,
но холодно - дыхание отверсто,
тепло уходит в голос, и ненастье
переполняет лай
унылый, звонкий
(смешно его мне слышать)
или злой, по временам.
Бьет сердце в уши, грудь пока что дышит.
Пожалуюсь еще, что голос мой
уносит ветер прочь и бьет им в крыши
как каплями дождя, и как чужой
он возвращается, но эха я не слышу.
Живу ли я? Взлетит обидчик мой
и гасит звезды или же срывает,
и холодно смеется надо мной.
...и в голове моей гуляют сквозняки,
и жизнь моя еще глупей чем прежде,
и нету сил движением руки по векам
бред рассеивать в надежде,
что новый бред окажется умней.
На все это не хватит дней и веры.
Я вышел в поле - сеятель камней,
гребец на дно улегшейся галеры.
Ты, Господи!
К Богам всегда на ты.
Неверующий лжет - он верит в Бога,
в неверующего не веришь Ты,
и соль горька, и спрашивает строго...
Пронеслась ты, святая отчизна, и исчезла в едином миге.
Раньше были они крестьяне, а теперь они так - шарамыги.
Пустыри, руины, бурьяны
оплели несказанную Русь.
Погуляли в тебе смутьяны,
изорвала венок твой гнусь.
Долго ль будешь кривляньями тешить
истомленный больной свой взор?
С упырями, русалками, лешими
свой недужный длить разговор.
Прогони с твоих глаз эту нечисть,
помяни свою прежнюю честь.
И расправь свои крылья и плечи,
чтоб взойти на вселенский свой крест.
Это ты, моя
Русь державная...
И. С. Никитин
Какой кошмар! Всё та же повесть...
И кто, злодей, ее снизал?
Опять там не пускали совесть
На зеркала вощеных зал...
Опять там улыбались язве
И гоготали, славя злость...
Христа не распинали разве,
И то затем, что не пришлось...
Опять там каверзный вопросик
Спускали с плеч, не вороша.
И всё там было — злобность мосек
И пустодушье чинуша.
Но лжи и лести отдал дань я.
Бьет пять часов — пора домой;
И наг, и тесен угол мой...
Но до свиданья, до свиданья!
"Я жить хочу! - кричит он, дерзновенный. -
Пускай обман! О, дайте мне обман!"
И в мыслях нет, что это лед мгновенный,
А там, под ним, - бездонный океан.
Бежать? Куда? Где правда, где ошибка?
Опора где, чтоб руки к ней простерть?
Что ни расцвет живой, что ни улыбка, -
Уже под ними торжествует смерть.
Слепцы напрасно ищут, где дорога,
Доверясь чувств слепым поводырям;
Но если жизнь - базар крикливый бога,
То только смерть - его бессмертный храм.
1878
Весною земля холодна как мертвец,
в ней корни как кости в гробу,
снега на ней - саван истлевший. Чернец,
зачем ты мне шепчешь: "А вдруг?"
Вдруг листья воскреснут? И сон - эта тьма?
И неба решителен суд?
И речка откроет свой бег? И зима
лишь вечное прячет под спуд?
Чернец, ты сказал мне, что Бог наш воскрес.
И я умираю стократ.
Мне милость его тяжела как тот Крест
И точно не Богу я брат.
Лес темной дремой лег в отеках гор,
В ветвях сгущая терпкий запах дуба.
С прогалины гляжу, как надо мною
Гигантским глобусом встает гора.
А подо мной размытые долины
В извилинах, как обнаженный мозг,
И бронзовые костяки земли
Вплавляются в индиговое море.
Втыкая палку в подвижную осыпь,
Взбираюсь по уклону. Рвется сердце,
И мускулы усталых ног немеют,
И сотрясается, клокоча, грудь.
Вот весь внизу простерся полуостров.
Синеет белая волна Азова,
И серым паром за тончайшей Стрелкой
