луна

Всё помню: день, и час, и миг,
И хрупкой чаши звон хрустальный,
И темный сад, и лунный лик,
И в нашем доме топот бальный.

Мы подошли из темноты
И в окна светлые следили:
Четыре пестрые черты -
Шеренги ровные кадрили...

У освещенного окна
Темнея тонким силуэтом,
Ты, поцелуем смущена,
Счастливым медлила ответом.

И вдруг - ты помнишь? - блеск и гром,
И крупный ливень, чаще, чаще,
И мы таимся под окном,
А поцелуи - глубже, слаще...

Все суше в городе, сухой трепещет лист
в горячем небе над скамейками бульваров.
Звенящий серп над дымом и угаром,
над вечером всплывает серебристый.

Нигде ни облака, тем выше меж камней
взлетают облака сухого сора,
и тем безлюднее, тем глуше и больней,
пустей панели стен и очи города.

Треск. Мотоцикл пронесся над рекой,
по набережной. Битумные крыши.
Мы - на краю. Загар твой городской,
купальник выцветший и впадины подмышек,

колючих. Выбриты увядшие газоны.
Не спрятаться нигде. Не проронить ни стона.

Луна взойдет, так холодно свежа
как счастья неразменная монета,
как оторопь, как лезвие ножа,
как зверь тоски, как преставленье света.

Вороний хор кричит: "Как хороша,
голубушка". Действительно светает.
Как мертвый сон, как алкоголь, как ржа,
что незаметно душу разъедает.

Как липкий хлеб бродяги, что дрожа,
глаз не сомкнув, снимается с ночлега.
Луна взойдет над горьким пеплом снега!

Есть сумерки, есть день,
но каждый раз, вдыхаешь, положившись на удачу,
дыханием ход мысли обозначен -
очнешься мертвым,
а живя сейчас, лишь дышишь,
и от этого ты пьян,
вино тебя уже не протрезвляет,
ты думаешь, вдруг протрезвит кальян,
но вот загадка, кто с тобой играет,
прикрыв лицо, какого цвета он,
и шаг его то падает, то тает,
забыв коснуться пола.
Как узнать того кто постоянно ускользает?
Тем временем от глаз отходит сон,
ум бодрствует похожий на болото,
очнешься мертвым...

Сегодня солнце бросило меня,
как и вчера меня лишило света,
а свет луны обманчив как мулета
и холоден как сталь...

В глазах темно, обманщик скалит зубы.
Куда бежать, в какую мглу замкнуть
скользящий круг,
где отблеск стали грубой
венчает смерть,
где тьма на дне братины,
что храбрецы по очереди пьют,
где в глушь и в мрак
под покрывало тины -
в один для всех сойдут они приют.

Луна из серых сумерек вставала,
визжа как циркулярная пила,
стремясь попасть в орбиты наших глаз,
заполнить их беззвучное пространство
и, опрокинув мир, раздвоить нас
на нас самих и наше отраженье
и отраженным светом нам светить.

Выталкивать зародыши из губ
в пространство переполненное звуком
и править нами, нами говорить,
чтоб повторять заученное нами.

Дремлет тьма под сплетеньем сада,
светит солнце путей окольных...
Среди звезд есть одна звезда
и ее только имя - Боль.

Бег теней от лучистого льда
исчезает в черном просторе.
Среди звезд есть одна звезда
и ее только имя - Горе.

Как псалтырь под рукою певца
лунный серп мне разрежет руку.
Но она не откроет лица,
и она не проронит ни звука.

Свету, дню глухим укором
был закат луны багряной.
Лишь беззвездной ночью черной
усмехнулась Несмеяна.

Как тиха во сне глубоком
под рукою мягкой зыбка.
Так тиха ее улыбка
перед бездны черным оком.

1

Волна приходит за волной -
глухие частые удары.
В ковчеге душно от угара,
он спит, беседует с луной...

Невесток всхлипы, ветер.
Крики давно уж стихли за кормой.
Покрыт водой весь шар земной -
свежо. Блуждают солнца блики.

2

Мрачнее море стали бранной -
кровавей рыжего коня
в нем рыба полная огня.
Иона - вывернутый Ной,

с улыбкой ужаса стеклянной,
под равнодушною волной
скользишь над бездной гробовой.

Врагов почтенье ледяное,
друзей горячее вино,
но если счастье есть земное,
не у людей живет оно.

Беги людей, беги в леса,
оно лишь там живет. Лиса
залает под луной,
и зубр проходит стороной,
медведь в малиннике пасется,
потом ложится спать зимой,
и заяц радостный несется
над первой снежной целиной.

Река молчание хранит
под крепкой ледяною крышей,
и треск стволов далеко слышен,
когда пустующий зенит
над лесом злым морозом дышит.

Когда прожитый день пошел на слом,
и бродят сны, то радужны, то прытки,
и лодочник Харон гремит веслом
в уключине несмазанной калитки,
то слышен плач, как кашель кровяной,
то лай собак перемежает смех,
то кашляет, хрипя, гефестов мех -
ложится ночь подземною страной.

День солнцем горит в переливах молитв,
под солнцем сияет песок,
луною ли воздух пустынный залит,
и трудится мерно висок...

Давно уж над мертвенной той стороной
забытая башня стоит,
в холодную ночь и полуденный зной,
под грустные песни земли.

Что солнце разбудит, то зной убелит.
Очнешься, глядишь на восток.
Вот, думаю я, только пальцы в пыли,
но чище ли станет песок.

Пишу Тебе Тобою данной властью,
оброс стихами как собака шерстью,
но холодно - дыхание отверсто,
тепло уходит в голос, и ненастье
переполняет лай
унылый, звонкий
(смешно его мне слышать)
или злой, по временам.

Бьет сердце в уши, грудь пока что дышит.
Пожалуюсь еще, что голос мой
уносит ветер прочь и бьет им в крыши
как каплями дождя, и как чужой
он возвращается, но эха я не слышу.

Живу ли я? Взлетит обидчик мой
и гасит звезды или же срывает,
и холодно смеется надо мной.

Как уколы в стопу суеверие - месяц покат.
Все припомнишь однажды и трижды стократ повторишь:
наступление сумерек, розовый в небе закат
и привычный над городом треск, остывающих крыш.

Я один из немногих, но сердце болит как стрела,
и нет сил моих помнить, и города тают углы,
и застывшее где-то под горлом движение зла,
и застрявшее в ребрах сосновое древко стрелы,
юный месяц как вырванный рог и янтарь как смола.

1

Кисти бродяг от проказы корявы,
молнии блещут - рождается лето.
Странно мне, странники, ваши наряды
будто бы тоже проказа, но ветра.

Май отгорел, из под снежных объятий
вырвалось лето горячее, пряное.
И кисти бродяг - знак тяжелых проклятий
как кисти висят винограда багряного.

Но странно мне.
Так ли мы были знакомы?
Я ваши лица как дождь целовал ли?
Или ли лето не ново?
Не ново вам.
Новое лето
терновое лето.

2