По умолчанию эта форма выводит все стихи всех авторов на этом сайте. Вы можете варьировать свой выбор тем и авторов. Ограничивая выбор, следуйте выпадающей подсказке.
Не появляется подсказка с нужным вам автором или ключевым словом?
Это значит, что такого автора или темы здесь еще нет. Зарегистрируйтесь и добавьте стихи любимого поэта или стихи на любимую тему или свои собственные стихи.
Скачут всадники.
Тонкие пальцы вцепились в тигриные губы.
Цепкие ноги схватили тигриные спины.
Мертвою хваткой глаза уцепились в глазницы,
и пропадает в глазницах простершийся путь.
Тигры несутся, и стелются гибкие травы,
кем-то намечен уже желто-черный пунктир.
Слышатся крики - тигры несутся на волю.
Вольному воля, а тигру лишь всадник над сердцем.
Мой друг, мы сломаем печать,
тоске подступившей уступим,
в невольничьих пестрых рядах
еврейскую девушку купим.
Она будет петь и кричать
от горя, но что нам за дело!
В огромных раскосых глазах
мы видим лишь гибкое тело.
Я буду на дудке играть,
вином ее сладким напоим,
чтоб было ей легче плясать
и тело отдать нам обоим.
И так породнившись, втроем,
уснем, перепутавши руки,
а солнце заглянет в проем
и скроет от нас наши муки.
Памяти Веспасиана Флавия
Сентябрь прихватит август вороватый
и пестует его в коленях лета,
смеется в голос, но уже в заплаты,
как в лиственницы желтые одетый.
И как слепец, бредя уже на ощупь,
угрюмый норд еще лишь на подходе,
и каждый лист себе еще наропщет
последний сон о ветреной погоде.
Всё помню: день, и час, и миг,
И хрупкой чаши звон хрустальный,
И темный сад, и лунный лик,
И в нашем доме топот бальный.
Мы подошли из темноты
И в окна светлые следили:
Четыре пестрые черты -
Шеренги ровные кадрили...
У освещенного окна
Темнея тонким силуэтом,
Ты, поцелуем смущена,
Счастливым медлила ответом.
И вдруг - ты помнишь? - блеск и гром,
И крупный ливень, чаще, чаще,
И мы таимся под окном,
А поцелуи - глубже, слаще...
Один из голубых и мягких вечеров...
Стебли колючие и нежный шелк тропинки,
И свежесть ранняя на бархате ковров,
И ночи первые на волосах росинки.
Ни мысли в голове, ни слова с губ немых,
Но сердце любит всех, всех в мире без изъятья,
И сладко в сумерках бродить мне голубых,
И ночь меня зовет, как женщина в объятья...
(Из Артюра Рембо)
Врагов почтенье ледяное,
друзей горячее вино,
но если счастье есть земное,
не у людей живет оно.
Беги людей, беги в леса,
оно лишь там живет. Лиса
залает под луной,
и зубр проходит стороной,
медведь в малиннике пасется,
потом ложится спать зимой,
и заяц радостный несется
над первой снежной целиной.
Река молчание хранит
под крепкой ледяною крышей,
и треск стволов далеко слышен,
когда пустующий зенит
над лесом злым морозом дышит.
Все суше в городе, сухой трепещет лист
в горячем небе над скамейками бульваров.
Звенящий серп над дымом и угаром,
над вечером всплывает серебристый.
Нигде ни облака, тем выше меж камней
взлетают облака сухого сора,
и тем безлюднее, тем глуше и больней,
пустей панели стен и очи города.
Треск. Мотоцикл пронесся над рекой,
по набережной. Битумные крыши.
Мы - на краю. Загар твой городской,
купальник выцветший и впадины подмышек,
колючих. Выбриты увядшие газоны.
Не спрятаться нигде. Не проронить ни стона.
Все хотят иметь какаду - метеосводка гласит:
"Сидите тихо, падает снег".
Мой какаду притих.
Пух какаду слегка розоват,
пух какаду как юг,
а снег синеват, слегка синеват,
как крылья птенцов в раю.
Но если ты взглянешь без смеха в глазах
на разницу в белости их,
ты увидишь, как там где дорога назад
вьется лишь белый стих.
И то, что он заметает, не тает живьем,
хоть смейся, хоть плачь соловьем.
Это не заклинание, это мое
понятие о жизни вдвоем.
Не мастер Тира иль Багдата,
Лишь девы нежные персты
Сумели вырезать когда-то
Лилеи нежные листы,-
С тех пор в отраве аромата
Живут, таинственно слиты,
Обетованье и утрата
Неразделенной красоты,
Живут любовью без забвенья
Незаполнимые мгновенья...
И если чуткий сон аллей
Встревожит месяц сребролукий,
Всю ночь потом уста лилей
Там дышат ладаном разлуки.
I
Средь братьев, ростом не велик,
я младшим был на бранном пире
и струн воинственной псалтыри
касаться с кротостью привык.
Один среди овец смиренных,
под леса сумрачной стеной,
тревожил утренний я зной
органа голосом священным.
Кружил лишь полдень золотой
орлом над голыми холмами,
моих молитв под небесами
лишь Бог был Слушатель Святой.
II
Священник-старец предо мной
предстал - величественный, строгий:
"Избрал тебя из братьев многих
Господь". - Изогнутый луной
Переложение особого псалма Давида
День солнцем горит в переливах молитв,
под солнцем сияет песок,
луною ли воздух пустынный залит,
и трудится мерно висок...
Давно уж над мертвенной той стороной
забытая башня стоит,
в холодную ночь и полуденный зной,
под грустные песни земли.
Что солнце разбудит, то зной убелит.
Очнешься, глядишь на восток.
Вот, думаю я, только пальцы в пыли,
но чище ли станет песок.
Добрый друг, если любишь меня,
не грусти, а проворной иголкой
при вечернем скупом огне
сшей рубашку мне из черного шелка.
В ночь, когда на хвостатой звезде
свод небесный застынет расколот,
по бездонной той борозде
сшей рубашку мне из черного золота.
И когда ярко-красный свет
гор далеких лишь белых коснется,
крепче тени ночной на земле
сшей рубашку мне из черного солнца.
Я помню: яркий в летней дреме
На солнцем залитом песке
Уютный выбеленный домик
В уютном южном городке.
Я помню: пол, натертый воском,
Смоленый мат по светлым доскам,
Медовый запах табака,
В окне герани два горшка,
На стенах выцветшие флаги,
Фрегата стройная модель,
За ширмой строгая постель,
На письменном столе бумаги –
Последний угол моряка
В тиши сонливой городка.
Дремлет тьма под сплетеньем сада,
светит солнце путей окольных...
Среди звезд есть одна звезда
и ее только имя - Боль.
Бег теней от лучистого льда
исчезает в черном просторе.
Среди звезд есть одна звезда
и ее только имя - Горе.
Как псалтырь под рукою певца
лунный серп мне разрежет руку.
Но она не откроет лица,
и она не проронит ни звука.
Ее не знает свет, - она еще ребенок;
Но очерк головы у ней так чист и тонок,
И столько томности во взгляде кротких глаз,
Что детства мирного последний близок час.
Дохнет тепло любви - младенческое око
Лазурным пламенем засветится глубоко,
И гребень, ласково-разборчив, будто сам
Пойдет медлительней по пышным волосам,
Персты румяные, бледнея, подлиннеют...
Блажен, кто замечал, как постепенно зреют
Златые гроздия, и знал, что виноград
Сбирая, он вопьет их сладкий аромат!
1847
