море

Я помню: яркий в летней дреме
На солнцем залитом песке
Уютный выбеленный домик
В уютном южном городке.
Я помню: пол, натертый воском,
Смоленый мат по светлым доскам,
Медовый запах табака,
В окне герани два горшка,
На стенах выцветшие флаги,
Фрегата стройная модель,
За ширмой строгая постель,
На письменном столе бумаги –
Последний угол моряка
В тиши сонливой городка.

Иссиня-черный флаг — небо меняет курс.
Флаг без креста и без знака чист непреклонен как грусть.

Море — зыбь твердых круч,
мыслите мачта чертит.
Ангел здесь сбросил ключ,
от бездны, где заперты черти.

Небо меняет курс, и мачта очертит круг,
черной воронки круг в вихре слепящей пены.
Мы отправляемся в путь, в далекое плаванье, друг.
Вихрю не будет конца, и вахте не будет смены.

Лодка, дневка, душный покой.
Дно. Песок, поддернутый илом.
Мы живыми легли в могилу,
ждем, чтоб солнце прошло стороной.

Для чего ты и здесь под волной
холодна и близка так сердцу
как привычка во тьме ледяной
равнодушно думать о смерти?

На закате колеса Феба
по ступицы зальют дым и кровь,
там где к жизни воскресшие вновь,
мы пробьем наше зыбкое небо.

С глубины, из тьмы ледяной
лодка всплыла, кивнула рубкой.
Вытри губы кровавой губкой,
покривляйся под полной луной.

Что высасываешь из трубки?
Бредишь света какой стороной?
Капитан, побратавшись с волной,
что кивнул переполненной шлюпке?

Наутилус, спрут, незабудка,
мертвецам, лежащим на дне,
ты напомнишь о Страшном дне
тихим "пли" - торпедной побудкой.

Тех горным обжигают льдом,
кто дышит воздухом высоким,
немые крики многооких,
переполняющие Дом.

Сухое эхо горных круч
им, перепуганное, вторит.
Где молний пляшущее море
сияет меж разрывов туч.

От одиночества, от неудач, от скуки,
от лишних встреч, - ты все заиндевело,
друг, сердце милое, твои я слышу стуки,
пугающие смерть, что всюду рыщет смело.

От ветра черного белеет море.
Где-то есть гавань тихая. Гребцов слабеют руки.
Гнев мстительных богов, друзей утрата, горе,
забытое тепло, тупая боль разлуки.

Но на родной земле, где бури только эхом,
почти не слышимым, до слуха долетают,
ложатся сумерки цикад веселым смехом,
на пламя очага ложится тьма святая,

Плачь, кукла, бейся и кричи
во тьме глубокой и печальной,
когда в коробке ночи спальной
двух рыб скрещенные мечи
сверкнут как блик звезды прощальный.

Сырой трепещущий комок -
знак сердца в ватном тельце пыльном,
когда он в ропоте бессильном
пускает старость на порог.

Жизнь в мире из картонных стенок,
крик в одиночестве пустом,
когда, дрожащий зуд коленок -
священный ужас входит в дом.
Морской кровавой взрытой пеной.

Уж мутный солнца диск давно в полсилы светит,
свисают облаков плавучие холсты,
излился свет его в тяжелый дух соцветий,
терзающий осенние цветы.

Любовник брошенный спит одержимый горем,
немеет дух его... Глядит из пустоты
всегдашний лик луны над усыпленным морем,
и мысли мертвые, безжизненно чисты,

плывут за трупом труп и стоном стону вторят.
Живящих дней весны все умерли мечты.
Я вижу: жизнь - сон, а пробужденье - горе,

1

Волна приходит за волной -
глухие частые удары.
В ковчеге душно от угара,
он спит, беседует с луной...

Невесток всхлипы, ветер.
Крики давно уж стихли за кормой.
Покрыт водой весь шар земной -
свежо. Блуждают солнца блики.

2

Мрачнее море стали бранной -
кровавей рыжего коня
в нем рыба полная огня.
Иона - вывернутый Ной,

с улыбкой ужаса стеклянной,
под равнодушною волной
скользишь над бездной гробовой.

Там где бесчинствует прибой
и пеной лижет пляжу раны,
поет возвышенный гобой
восход невидимый Урана,

на берег валятся гурьбой,
струя песчаные потоки,
громады волн, а на востоке
Уран восходит роковой,

как бы из бездны океана,
венчает он пучины вод.
Пловец измученный вот-вот
достигнет берега. Желанна

ему сухая горсть песка.
Уран восходит. Смерть близка.