сон

Луна взойдет, так холодно свежа
как счастья неразменная монета,
как оторопь, как лезвие ножа,
как зверь тоски, как преставленье света.

Вороний хор кричит: "Как хороша,
голубушка". Действительно светает.
Как мертвый сон, как алкоголь, как ржа,
что незаметно душу разъедает.

Как липкий хлеб бродяги, что дрожа,
глаз не сомкнув, снимается с ночлега.
Луна взойдет над горьким пеплом снега!

Сон женщины догадливой, как серна
похож на сказку - каждый встречный гол.
И камни режут кожу - шрамы, терны,
лишь слышен запах, тех кто здесь прошел.

По запаху определяешь время.
И время дня, и каждый крик ночной.
Но что тебе? Тебе приятней с теми
кто зол и болен. Стремя под ступней,

да дым огней и перекличка птиц.
Тебе не спится.
Кто тебя излечит?
Горбатого уже не покалечат,
он встанет и пойдет, услышав клич.

Уходит жизнь из сжатых кулаков,
над городом простуженным и серым,
скользя несутся башен облаков
под небо взгроможденные химеры.

Деревья мокрые, сойдясь на ветра зов,
снимают груз уже ненужных листьев,
затем, что ветр, что дует из низов
сибирских рек как сон уносит жизнь.

Срывает их, затем что среди веток
помногу будет черных зимних снов,
покоротку и мало будет света.

Жди белых мух, пей черных гроздьев кровь,
затем, что не услышишь ты привета,
замри, душа, пригнись под теплый кров.

Что мучает меня, не знаю сам,
мне кажется, я был тобою брошен
и заблудился, мертвые леса
стоят кругом, и каждый вдох мне тошен.

Я знал где страшно, тверд и нелюдим
я шел навстречу смерти,
знал я, в этом - спокойствие, и холод ныл в груди,
и мир был ярок, но качнулась твердь...

У меня есть стихи, которые я пишу только во сне,
просыпаясь забываю их,
засыпая, вспоминаю,
но только во сне мне суждено говорить языком птичьих песен.

Мир так чудесен,
но я в нем непевчая птица.

Видел я болезненный свой сон
самой ранней осенью когтистой.
Видел я, как первый желтый лист
заплясал среди зеленых листьев.

Плакал я, когда смеялся он
(и переломилось звонко небо)
радостью обманчивого Феба,
как вином горячим напоен.

Когда все рушится,
ты судорожно перебираешь пальцы.
И на щеках отпечатываются белые следы костяшек.
И челюсть отвисает в пропасть,
уже не нужная.

Когда все рушится в клубах известки,
сухое горло ломает кашель,
и вязнут плечи в тугом потоке улиц.
Ты видишь город падающий сверху;
беззвучно, без проклятий и без сутолоки -
сплошной стеной.
Качнули где-то руку уснувшего ребенка.

Сентябрь прихватит август вороватый
и пестует его в коленях лета,
смеется в голос, но уже в заплаты,
как в лиственницы желтые одетый.

И как слепец, бредя уже на ощупь,
угрюмый норд еще лишь на подходе,
и каждый лист себе еще наропщет
последний сон о ветреной погоде.